Как-то ночью, а ночи там между гор особенно тёмные, в окнах появился красный отблеск. Это горел клуб. Утром я увидел там лишь головёшки, среди которых ветер шевелил то, что осталось от библиотеки. Страницы превратились в угольные пластины. На них ещё были видны буквы, но стоило их коснуться, как они рассыпались. Валялись также обгорелые пластины в форме буквы Ш от какого-то трансформатора.

В школе тоже была небольшая библиотека. Придя в первый класс, я тут же в неё записался. Тётенька-библиотекарь спросила, в каком я классе, после чего дала мне две книжонки, в каждой из которых было с десяток слов огромными буквами. Я их взял, отошёл в сторону, честно прочёл и спустя минут пять пошёл сдавать. Тётеньку, как сейчас говорят, заклинило. После этого она уже давала выбирать книги мне самому.

Дома тоже была небольшая библиотека, конечно, не детская. Отец где-то добывал солидные профессиональные издания по садоводству, овощеводству, определители растений и насекомых. Имелась большая книга Сабанеева «Жизнь и ловля пресноводных рыб», в то время редкая. Поскольку рыбу отец ловить так и не научился, то и книгу эту не читал, но отдавать потом тоже не хотел. Некоторым книги заменяют реальность. Были разные словари русского языка: орфографические и толковые. Но среди всех этих книг была одна особенная. Толстая, неожиданно тяжёлая, в крепком порядком потрёпанном переплёте. И бумага там была тонкая, как папиросная, но очень при этом прочная – отсюда и тяжесть. И самое главное – издана ещё до «исторического материализма», то есть с ятями, фитами, ерами и прочими буквами алфавита, отменёнными советской властью. Это было полное издание сочинений Гоголя, как я гораздо позже выяснил, подготовленное Сытиным к юбилею писателя. Сейчас это библиографическая редкость. К тому же все произведения были иллюстрированы великолепными гравюрами, которые даже издавались отдельным томом – видел его однажды у букиниста. Книгу эту я всю прочёл, даже пьесы, хотя они мне не очень понравились, потому что пьесы надо не читать, а играть или смотреть на сцене. Не хватало воображения. Да и слова наполовину были непонятные, так что родители, должно быть, сатанели от моих: «А что такое?» и «Что означает?».

После этой книги я плохо воспринимаю Гоголя в современных изданиях. Содержание, вроде бы, то же самое, но невкусно. Так и хочется подписать ъ к фамилиям Чичиков, Ноздрёв и Хлестаков. Да и что должен чувствовать современный читатель, прочтя, например, такое примечание Гоголя: «Фетюк слово обидное для мужчины, происходит от Фиты, буквы, почитаемой неприличною буквою», ежели он, читатель, вместо Фиты (Ѳ) видит Ферт (Ф)? Впрочем, один из персонажей повести Владимира Ивановича Даля «Бедовик», Стахей Онуфриевич, напротив, считал именно Ферт против Фиты буквою совсем уж неблагопристойною.

Отец не очень-то распространялся о своей прошлой жизни, большую часть семейной истории я узнал от других людей. Но под старость, а он немного не дотянул до ста двух лет, кое-какие подробности биографии рассказал. В том числе и откуда в доме появилась эта явно не деревенская книга. Где-то на фронтовой дороге он увидел брошенный чемодан, набитый старыми книгами, вот и прихватил. Надеюсь, что так и было. Вообще-то из Германии не книги везли, а что-нибудь более полезное, на сей счёт даже нормы существовали в зависимости от звания. Отец тоже по сержантскому чину привёз пару рулонов ткани, которой хватило, чтобы одеть родню. Кроме этой книги у него была ещё бритва «Золинген». Говорил, что ему её сам отдал один из пленных, которых обыскивали другие, по принципу: всё равно отберут, так отдам хотя бы тому, кто в стороне стоял. Этой опасной бритвой он и брился. Ещё была плащ-палатка, которую он берёг до полного износа, и дурацкий ранец с множеством каких-то застёжек и петелек, который так ни к чему в хозяйстве и не приспособили. В оправдание отец говорил, что над этими ранцами целые институты работали.