В конце беседы она заверяет: мое состояние подконтрольно. Мой темперамент – мой дар и мой крест. Ему я обязан способностью к взлету, равно как сумеречными часами. Что же до мысли о самоубийстве, которая порой возникает, то мысль эта по наблюдению весьма проницательного философа известна своей утешительной силой, нам легче с ней скоротать бессонницу. Люди талантливые, к которым относится и Донат Павлович Ворохов, подвержены приступам меланхолии с ее беспричинными тупиками и столь же беспричинным весельем. Эти изматывающие переходы из света в тень и из тени в свет – плата за вороховскую недюжинность. Помочь мне можно, но, разумеется, я должен быть и сам молодцом – помнить, что мне лучше, чем многим. Все дело в верной оценке реальности. Когда накатит недобрый час, извольте себе шепнуть: спокойствие, звезды стоят над твоей макушкой, это их свет на тебе и в тебе, не прозябаешь и не барахтаешься, тысячи людей тебя любят.

– Так значит, шепнуть себе: спокойствие?

Она не то чтобы не заметила – просто не захотела заметить моей легкомысленной интонации.

– Вот именно – чуть слышно шепнуть. С собою надо беседовать шепотом. Размеренно, никуда не спеша. От этого очень много зависит. Спокойствие. Все не так уж тревожно. Не так плохо. Скорее – наоборот.

Естественно, кроме этих напутствий я получил еще лист с указаниями о том, как выстроить свой режим, и несколько рецептов в аптеку.

Занятно, что мне и впрямь полегчало в тот самый день. Но мог ли я думать, что он переменит всю мою жизнь?

– Так что ж ты предложишь? – заинтригованно спрашивает Ольгу Матвей.

– Послушай, – произносит она, медленно гася сигарету в пепельнице из малахита, – сколько я знаю тебя, ты исправно ведешь дневники…

– Ну вот – дневники! Даже не дневнички. Блокнотики. Привычка записывать всякую всячину.

– Неважно. Аккуратные книжечки, которые можно сунуть в карман. Всегда под рукой, всегда наготове. Во всяком случае, ты к ним привык.

– Мне это помогает в работе. Что-то заметишь, что-то припомнишь. Прослеживаешь движение роли.

– Естественно. Почему бы Юпитеру тоже не завести нечто сходное?

– Зачем? Да это ему и не свойственно. Он, знаешь, не любил откровенничать. В особенности – с писчей бумагой.

– Какое это имеет значение? Зато ты получаешь возможность взглянуть на поступок, на человека, на то или иное решение его глазами, а это значит – понять изнутри его мотивацию.

– Для этого нужно быть им, а не мной.

– Ну что же? Быть кем-то, а не собой, это и есть твоя работа. Ну, не называй это записями, если тебя это останавливает. Считай, что сумел подслушать мысли.

– Проще сказать, чем это сделать.

– Разве я спорю? Совсем не просто. Шажок за шажком и шаг за шагом. В такой же уютной укромной книжечке будешь записывать, как он сам, по-своему, освещает сюжеты, которые подобрал Полторак.

Ольга однажды мне объяснила, что я нахожу комфорт в дискомфорте. Сейчас мне достаточно было услышать фамилию человека без шеи.

– Будь он неладен, прохвост, недомерок! Недоброкачественный полип! Залапал своими руками историю и панибратствует с ней, как равный. Ни в чем не хочу от него зависеть. Ни в тексте, ни в отборе событий.

– Не хочешь – не надо. Пиши о чем вздумается. Чем будешь свободнее, тем скорее и органичней войдешь в эту кожу.

Я поворачиваюсь к Матвею.

– Что скажешь?

– Слушай свою жену. Слушай и слушайся, неврастеник. Сам же ты всегда говоришь, что внутренний монолог – ключ к роли. Попробуй на сей раз его зафиксировать.

16 сентября Когда завоевываешь женщину – только вперед и напролом. Любая возможность поражения должна быть исключена исходно. Сомнения, тень сомнения гибельны. Наглость, упрямство, несокрушимость – она должна понимать и чувствовать всю обреченность сопротивления.