(Рыкуша), а в овраге густой лес, где кроме рабочих присутствовали выдержанные крестьяне. Здесь-то вот можно было слышать передовых рабочих о том, что надоела эксплуатация, долой капиталистическую войну, долой кулака, фабриканта и купца, как врагов народа.

Как на фабрике, так и в городе молодежь была расслоена: дети служащих, гимназисты, купчики, мещане и мы особо – рабочие. Я принадлежал к группе рабочей молодежи, как и мои друзья – ткач Вася Соколов, слесарь Володя Исаевский, Шура Соловьева и др.

Характерно поведение этих сынков и дочек служащих, купцов, как поведение и гимназистов. Мне запомнилось на всю жизнь: организовали они в городе игру в футбол – нас не принимают – близко к ним не подходи. На другом берегу реки существовал так называемый «Мещанский бульвар». Нас, фабричную молодежь, туда не допускали. На этом бульваре по вечерам недели и, особенно, в воскресные дни было много купеческой молодежи. Они отдыхали, а нас не допускали. Для порядку дежурили полицейские, а если мы насильно туда прорвемся, то нас ловили и задерживали. Нам было название «Черная кость».

Хотя нам времени, и свободы гулять не было, а всё же хотелось отдохнуть, ибо наш день проходил так: кончил вечером работу, кое-что покушаешь и надо дров наколоть и принести домой эти дрова, и воду, и спать… Время у меня проходило так быстро, что я и дня не видал. Другого воспитания (возможно, имеется в виду «культурного досуга») никакого не было, кроме, иногда в воскресенье в фабричной школе – кадет по партии – учитель Сафронов Ф.И. читал нам разные книги классиков (конечно, не революционные) и через волшебный фонарь показывал картинки и разные виды природы и животных из сказок и басен.

Вот и всё, что мы имели до дней Февральской революции. Хотелось учиться. Я, окончив 4 класса фабричной школы, подал заявление в городское ремесленное училище. Но оно было частное, в приеме отказали: отец, мол, у тебя рабочий, да ещё и неблагонадёжный. О поступлении в гимназию даже мечтать было запрещено – туда брали только «белых».

Вот почему моя мысль формировалась революционно: требовала, искала своего общества, наших взглядов. Но в то время на фабрике никаких партий не было, а если и работали, то одиночки-революционеры, и то в глубоком подполье.

Я постоянно находился в гуще рабочих и лет с пятнадцати моё классовое самосознание, и мировоззрение стало оформляться по пути интереса борьбы со всякого рода несправедливостью. К этому времени на фабрике подпольно работали социалисты (помню прядильщицу М. Соловьеву, революционера Н. Кузнецова, служащего Васю Новикова, братьев Пашкевичей – из рабочих).

Постепенно я узнавал, на чем держится царское самодержавие и полиция. Конечно, я в эти годы – до 1917 года – как малограмотный в этих вопросах не мог разбираться, но уже к 1917 году, а вернее перед войной 1914 года, видя революционный подъём на фабрике: стачки, забастовки и маевки, стал проявлять активность и интерес к этим событиям. Через газеты, листовки узнавал и о Ленских событиях (1912 года), расстрелах рабочих (в Петербурге) 1905 году.

Об одной такой маевки в 1912 году я писал воспоминание, которое помещено в Тутаевской районной газете «Путь Ильича» № 44 от 9 апреля 1967 года.

Митинги и демонстрации в Петрограде, 1917 г.

Февральская революция в России положила начало созданию новой формы власти и в нашем городе, который тогда назывался Романов-Борисоглебск. В марте 1917 года образовался Романово-Борисоглебский Совет рабочих и крестьянских депутатов. В первое время большинство в Совете принадлежало представителям партий социал-революционеров – эсерам и социал-демократов – меньшевикам. Другие социал-демократы (большевики) в данном Совете были в незначительном меньшинстве, всего лишь на 2–3 голоса. Председателем Совета был избран эсер Антонов. В Совете был и бывший городской голова Протопопов. Местные богачи, торговцы, зажиточные крестьяне (кулаки) продолжали жить почти так же, как при прежней власти.