…Однажды, гуляя по Улаан-Батору, мы проходили мимо одного, в высшей степени странного, памятника. О том, кто именно торчит здесь, перед входом в Государственную Библиотеку, я – спасибо тогдашнему совецкому телевидению! – худо-бедно, но знал. Но я не понимал, с чего вдруг этот исторический персонаж с усами и трубкой стоит здесь, в столице иностранного государства?…

На мой вопрос, почему Он здесь стоит, Чимид засмущалась и ничего толком не смогла ответить. А когда вечером я спросил об этом дедушку, он ответил примерно так:

– А это Монголия демонстрирует независимость от Совецкого Союза!

Больше дед не сказал ничего, да я и не спрашивал. Уже когда мы вернулись в Иркутск, и в одном из разговоров с родными всплыл этот эпизод, моя бабушка задала деду тот же самый вопрос – но, в отличии от меня, ей дед дал более развёрнутый ответ:

– Простые-то монголы «любят» Усатого не больше, чем мы. Просто, когда у нас «развенчали культ», Чойболсану из Кремля указали: убери, мол. Ну, а он решил характер показать: дескать, мы — суверенная держава, какие памятники хотим, такие и оставляем стоять! Ну, а наши и не настаивали особо…

Говорят, что Усатый достоял в Улаан-Баторе до самого конца девяностых, а потом, будто бы, его выкупили какие-то владельцы ночного клуба, и установили в своём заведении посреди танц-пола – но так это, или нет, я не знаю. Ну, и чёрт с ним.

…Однажды, вернувшись с Чимид после прогулки в гостиницу «Улаан-Батор», мы собирались, подняться в наш номер, но тут нас остановила дежурная администраторша. Она начала что-то объяснять Чимид на монгольском, время от времени кивая в мою сторону. Мне стало немного не по себе. Заметив это, Чимид крепко взяла меня за руку, и, присев передо мной на корточки, объяснила ситуацию:

– Ромоон, у них машина сломалась в степи… Дедушка сегодня не приедет. Они ехали из Эрдэнэта, но у них сломалась машина. Всё в порядке! – воскликнула она, заметив, что я здорово перепугался, — все живы, просто, там нет другой машины, и они будут там ночевать, а завтра за ними пошлют машину, и Гийон-нойон (так она называла моего деда, Геннадия Ивановича) приедет! Но тебе сегодня придётся переночевать в номере одному… Ты ведь не боишься ночевать один?

Нет, конечно же, один в гостиничном номере я ночевать не боялся, дело было в другом. Каждый вечер, после наших с Чимид прогулок по городу, мы с дедушкой болтали – конечно, если он не возился с документами – и я рассказывал ему о том, что видел сам, и о чём мне Чимид рассказывала, и рисовал в альбоме… А сейчас я должен был идти в пустой номер, и сидеть там один, а потом ложиться спать… В номере был цветной телевизор – роскошь для Монголии тех лет! – но вещание было, естественно, на монгольском. И когда я представил себе этот одинокий вечер в гостинице, мне, впервые за всё время нашего пребывания в Монголии, стало так тоскливо, что хоть плачь, хоть на стены кидайся!…

Чимид, кажется, поняла моё состояние, и предложила:

– Давай мы в холле посидим, поговорим ещё. А потом за мной приедет мой жених… – последнее слово она произнесла как-то по-особому горделиво. Но мне-то какое дело? Жених – значит, жених, у всех девушек бывают женихи, и монголки – не исключение… Просто, хотелось, чтобы этот жених подольше не приезжал за Чимид: ведь, когда он приедет, он увезёт её, и я останусь один… А оставаться одному не хотелось.

Жених, как назло, приехал быстро: мы и получаса не просидели на диванчике, как вдруг в распахнутые двери вошёл здоровенный молодой монгол, и, широко улыбаясь, двинулся прямо к нам. Чимид тоже просияла, и, шепнув мне: «