Когда в середине лета объявили о старте общегородского движения «Пионеры – фронту» и ленинградские школьники начали собирать цветной металлолом, необходимый для изготовления патронов и снарядов, благодаря «Достоевскому» Юрка и Санька скоро выбились в передовики и даже получили одну на двоих почетную грамоту.

А секрет удачливости в данном случае заключался в том, что Федор Михайлович распорядился, чтобы приятелей пропускали на «кладбище паровозов», где он сам лично показал, какие детали могут представлять интерес для оборонной промышленности. И даже снабдил мальчишек необходимым инструментом.

Юрка и Санька быстро полюбили эти свои вылазки в депо. В том числе по причине совмещения полезного с приятным: всякий раз, после нескольких часов напряженного спиливания и откручивания, Федор Михайлович водил мальчишек в шикарную деповскую столовую. С неизменной мотивировкой: «Как полопаете, так и потопаете».

– А еще Постников сказал, – запоздало вспомнив, спохватился Санька, – с завтрашнего дня все ученики шестых и седьмых классов определяются связными при школе и домохозяйствах. Нас с тобой вроде бы к школе приписали, а Петьку…

– И чего эти связные делать должны?

– Ой! А про это я и забыл спросить.

– Эх, ты! Всякие вражеские слухи[7] собираешь, а про главное разузнать не удосужился. Ладно, давай часикам к семи подходи к нам. Бабушка сегодня поздно будет, так что составишь компанию за ужином.

Юрка открыл входную дверь своим ключом и, не разуваясь, направился через гостиную в комнату, которую занимали Ольга с бабушкой. Здесь из-за неплотно прикрытой двери до него донеслось звонкое щебетание сестры:

– Уважаемые радиослушатели! Сейчас по многочисленным заявкам прозвучит песня про овечку в исполнении заслуженной артистки республики Оли Алексеевой.

Юрка тихонечко заглянул – Ольга была в комнате одна.

Подняв крышку фортепиано, она высадила на нее всех своих мишек и зайцев, и теперь, невпопад стуча пальчиком по клавишам, исполняла для них свою любимую песенку:

– А где бабушка?

Ольга вздрогнула всем телом, испуганно обернулась.

– Фу! Напугал! – Малышка покачала головой и погрозила брату указательным пальчиком. – Не стыдно?

– Не-а.

– Очень плохо. Между прочим, у нас концерт, а ты мешаешь.

– Объявляй антракт.

– Зачем?

– Сейчас узнаешь, – таинственно отозвался Юрка и, присев на корточки, стал рыться в школьной планшетке. – Закрой глаза.

Сестра посмотрела на него с недоверием.

– Ага, закрой. А вдруг ты опять с какой-нибудь глупостью?

– Закрой, говорю!

– Хорошо. Только не пугай меня больше. А то я пугаюсь.

– А теперь протяни правую руку, но пока не смотри! – Крепко зажмурившаяся Ольга осторожно вытянула ладошку, и Юра положил в нее давешние утренние печеньки. – А теперь левую! – В левую отправилось заработанное яблоко. – Все, можешь открывать!

Ольга распахнула глазища и…

– Это… это что? Всё мне?!

– Всё. Тебе.

– Юрочка! Миленький! Как же я тебя люблю-прелюблю!

Сестренка бросилась к нему на шею, крепко обхватила, прижавшись всем своим тщедушным тельцем, и клюнула в щеку. Заставив Юрку смущенно покраснеть и одновременно сомлеть от проявления столь непосредственной, исключительно детской искренности…

– Закемарил, Зосипатыч? – неверно истолковал закрытые глаза погрузившегося в воспоминания Барона Борис. – Извиняй, что долго. Забыл, когда в последний раз на настоящем унитазе большую нужду справлял. О, водка-то у нас того? Щас, исправим.

Он достал чекушку и, игнорируя бдительных буфетчиков, не таясь, перелил остатки в пустой графинчик. Бдительные маневр углядели, но вмешиваться не стали. Распознав в банкующем пассажире потенциальные хлопоты из разряда «себе дороже».