Из бурного обсуждения и единодушного осуждения негодника Андрей понял, что вся улица мучается от этого перевозчика. Но вот почему-то напрямую, как понял россиянин, никто об этом ему не решается сказать. Такая европейская деликатность-толерантность. Никто даже не пытался. Поэтому пока что было неизвестно, то ли этот антисоциальный водитель есть злостный игнорант мнения общественности, то ли просто человек со слабым знанием физики и логики. Андрей наблюдал кипевшие за столом эмоции и искренне не мог понять – что мешает всем этим взрослым людям просто пойти к соседу и объясниться. Вполне возможно, что после такого разговора проблема бы исчезла – парковаться можно было бы и в другом месте. Но… Никто, видимо, не хотел в этой деревне показаться склочником или конфликтным человеком. Единственно, на что хватало эмоций – «выпускать пар» в обществе таких же потерпевших. Такая вот разница в славянских менталитетах.

Вначале россиянин очень верил авторитету польских товарищей в части, касающейся грамматики и лексики польского языка. Потом жизнь его научила, что не все польские товарищи так же грамотны в своём родном языке, как он – в русском. Например, в далёком 1995 году «партнёр» и «компаньон» Марек, история которого подробно описана в книге «Пан или пропаН» с убеждённостью профессора-лингвиста (хотя по выученной специальности был хирургом) убеждал Андрея, что знак препинания «точка с запятой», которая в Польше называется «щредник» 6 вполне себе нормально используется в польском языке как двоеточие, то есть перед перечислением чего-либо. Впечатлённый этой убеждённостью, россиянин даже не стал нигде этого перепроверять, тем более что в 1995 году не было ещё обычая любую мелочь моментально перепроверять в интернете (по причине отсутствия оного). Андрей подумал себе: «Кто их знает, братьев-славян, – может, действительно, что в России правое, то у них левое? Тем более что примеров таких уже накопилось в памяти Андрея множество. Его это даже забавляло – как будто кто-то вредный, наглосаксонский специально исковеркал польский язык, чтобы в нём максимальное множество оборотов и поговорок было построено наперекор русским версиям. Ну, например, что на Руси «в гору», то есть вверх, для поляков – «под гору». Подниматься «под гору», так-то вот. Или русское «более-менее» в польском говорилось «мней-венцей»7 , то есть «менее-более».

Другой случай – та же Юнона (которую Андрей в первые -надцать лет часто использовал как консультанта по вопросу языкознания) однажды, отвечая на вопрос, с полной уверенностью сказала, что в польском языке нет слова «скептический». В его польской версии, естественно. Андрей, помнится, тогда страшно удивился – ему представлялось, что слово это настолько универсально и международно, что такого не может быть. И действительно, позже оказалось, что Юнона просто не имела этого слова в своём словарном запасе, только и всего. Ну не знала она его, а интеллектуальный багаж россиянина, которого словарный запас в русском был очень богат вследствие прочтения огромного (по современным меркам) количества художественных (и не только) книг, не производил не поляков особенного впечатления. Ну не допускали они мысли, что чужеземец может знать какие-то польские слова, которые им самим неизвестны.

В совсем уже безнадёжное упадническое настроение и в состояние полной покорности необъяснимым европейским правилам ввел Андрея текст одной статьи в газете, где марки автомобилей были написаны с маленькой буквы и без кавычек – как имя нарицательное: mercedes, citroen. С этого момента россиянин перестал пытаться искать закономерности и правила в братском славянском языке.