На следующий день он вышел к посетителям без макияжа и сказал:

– Я Леопард Леонид. Да, я пятнист. Но это не ковёр. Это карта моих приключений!

Дети обрадовались. Родители аплодировали. А панда сказала:

– Философия, мой друг. Глубоко. Особенно для леопарда.

Так Леонид остался пятнистым. Но теперь – по любви, а не по долгу природы.

Слон Семён жил в городском цирке и был вполне доволен жизнью. Его любили дети, у него был свой гамак (правда, это была перевёрнутая батутная сетка), и по субботам он получал личный арбуз.

Но однажды жизнь резко повернулась.

Во время выступления Семён случайно чихнул. От пыли. Сильно.

Артист на проволоке свалился в декорации, клоун уронил пирог в оркестр, и весь номер пошёл прахом.

Директор цирка, вечно нервный человек с усами и драмой в голосе, воскликнул:

– Всё, Семён! Ты у нас в отпуске!

– Что? – обиделся слон. – Я же чихнул всего один раз!

– У нас не предусмотрен чихающий слон. Езжай отдохни. Например… – директор зажмурился и ткнул пальцем в список мест, где давали временную работу артистам. – Вот. Посудная лавка «Фарфор & Сыновья». У них вакансия. Витринный наблюдатель. Твоя задача – стоять спокойно и не дышать.

Семён был потрясён, но послушно пошёл.

Так началась эпопея слона в хрупком мире тонкостей.

Посудная лавка была местом, где всё блестело, звенело и – главное – билось от взгляда.

– Ах, вы и есть Семён? – встретил его владелец, худой человечек в пенсне по имени господин Синицын. – Главное правило: не двигаться. И желательно – не дышать.

Семён встал в угол. Очень старался.

Но слоны… они как Wi-Fi: всегда воздействуют на окружающее пространство, даже если стоят.

Уже в первый день с верхней полки слетел чайник – просто от лёгкого движения воздуха, вызванного морганием Семёна.

– Я моргнул! Только моргнул! – пытался оправдаться он.

– Моргнул? На восемьдесят пять евро! – подсчитал Синицын.

К концу недели в лавке:

– исчез набор тарелок «Восточная нега» (упал на хвост),

– расплавились свечи рядом со слоном (он тёплый),

– кот лавочника начал бояться фарфора (его шокировало «движение стены»).

Семён пытался извиняться, мыл полы хоботом, выносил мусор, даже переписал прайс-лист, потому что у него самый каллиграфичный почерк среди слонов.

Но всё равно чувствовал себя не на месте.

Он записал в дневнике:

День шестой. Я – посудный слон. Это хуже, чем цирковой слон. Даже хуже, чем слон без арбуза.

И тогда появилась она.

Её звали Агнеса. Она была дизайнером. Пришла за фарфоровыми кружками в стиле «поздний фламандский постмодерн».

– О боги! – сказала она, увидев Семёна. – Это же слон! В интерьере! Живой!

– Пока да, – мрачно ответил Синицын, подметая черепки блюдца.

Агнеса подошла к Семёну. Он опустил хобот от стыда.

– Ты прекрасен. Ты – живой контраст. Ты – разрушение шаблонов!

– Я… я разрушил уже почти весь второй стеллаж, – пробормотал он.

– И правильно! Надо выбросить это буржуазное фарфоровое наследие! Хочешь быть частью арт-перформанса?

– Хочу… домой, – честно сказал Семён. – Или хотя бы обратно в цирк.

Агнеса загорелась:

– Я устрою выставку! Ты будешь экспонат и художник одновременно! Мы назовём её: «Фарфор против массы»!

Семён согласился. Только потому что устал стоять. И слегка влюбился.

На выставке он сидел посреди зала, а вокруг него лежали битые чашки. Люди подходили, фотографировались, шептали:

– Это так глубоко…

– Это так хрупко…

– Это так… громко чихает.