Мы стояли вокруг елки в плотном кольце нападающих. Акцию возглавлял тот фронтовик, который меня своей клюшкой щелкнул. Начал он красиво:
– Человек, шампанского!
И посмотрел на генерала под елкой. Генерал быстро превратился из генерала в человека и подал фронтовику стакан. Дед выпил, крякнул и сказал:
– А счас водки. Запить.
Запив, продолжил с крыши джипа, прижав кепку к груди:
– Значит, так. Ваши квартиры конфискованы и передаются трудовому народу. То есть нам. А мы вам, так и быть, отдаем наши. Со всем имуществом и клопами.
Первого января проснулись мы с Валентиной у тещи. Башка трещит. Нарезались ночью с горя. С азербайджанцами, тещиными жильцами. Закусывали анашой, курили какую-то дурь.
Вот, думаю, ядрена-ть. Надо было жить у тещи, когда выиграл. Деньги – в валюту, валюту – в чулок, чулок заварить в болванку, самому готовиться к штурму. И въехал бы сейчас в свою квартиру бесплатно. Я видел, все ребята из бригады в штурме участвовали.
Сейчас в моей, наверное, мастер спит. И коньяк мой за батареей, конечно, нашел, скотина. Жалко, месяц копил на него. Думал, в Новый год… эх!
Вот такая ротация вышла, язви ее. Поторопился я, бляха-муха. Вот и рокирнулся обратно: из князи да в грязи.
Огляделся я, смотрю, азербайджанцы спят-хохочут с анаши, а Валюхи и тещи нигде нет.
Бросился я к нашему дому и увидел такую картину. Все бывшие жильцы стоят вокруг забора, ручонками схватились за прутья и зло смотрят, как из подъездов выходят новые жильцы. Я тоже встал, смотрю, мастер наш выходит. Лицо свежее, чистое. Значит, точно, коньяк нашел.
Пусть конфискуют!
В комнате, уставленной антикварной мебелью, хрусталём, старинным фарфором, уникальными книгами, увешенной коврами и картинами, сидит Маша, ждёт мужа с работы. Вбегает муж Николай, возбуждённый и взъерошенный.
– Маша, завтра меня забирают.
– Куда, на повышение?
– В полицию. Всё, доигрались.
– Какой ужас!
– Маша, будет конфискация. Действуй так. Мебель продай, оставь половик, циновку и железную койку.
– Где я возьму койку?
– Возле школы, в металлоломе. Попроси пионеров, они помогут.
–– Колюня, сейчас нет пионеров.
–– Как это нет? Если есть Зюганов, то есть и пионеры. Если есть пионеры, то есть и металлолом. Заплати им, они тимуровцы. Установи койку в квартире, пусть конфискуют.
– А где взять половик и циновку?
– У тети Любы. У неё как раз из всей обстановки – койка, коврик и циновка.
–– Так может, там и койку взять, у тёти Любы?
–– Ты – умница. Ей отвези персидские ковры, весь хрусталь, фарфор, богем. Купи сюда два граненых стакана – пусть конфискуют!
– А куда пуделя? Куда нашего учёного пуделя?
– К тете Моте. Вместо него забери у неё пару хомячков, пусть конфискуют!
– А куда картины, куда подлинники?
– Рафаэля отнеси к тете Кате.
(Подходит к картине Рафаэля «Мадонна», любуется.) – Вот смотри, Маша, она, как живая! Я даже больше скажу, я ухом к её животу прикладывался – бурчит! Послушай сама.
(Маша прикладывается ухом к животу Мадонны на картине, прислушивается) – Точно, бурчит… А она не пукает?.. А может, это – у нас?
–– Не позорь Рафаэля, Маша! Конечно, пукает! Это же Рафаэль! Вместо него купи картину в художественном салоне. С прорабом в сапогах.
– Которую?
– Ну, на которой сапоги, как живые.
–– Сапоги нюхать?
–– Можно не нюхать, понятно и так. Повесь картину на стенку, пусть конфискуют.
– А натюрморт? Твой любимый натюрморт?
– Какой?
– Ну, где нарисованы два талона на колбасу.
(Муж подходит к картине, нюхает все талоны на натюрморте, гладит их рукой.)
– Маша, этот натюрморт – лучший шедевр в мире. Здесь талоны на колбасу, на водку, на масло. Они так нарисованы, что передают божественный вкус тех продуктов! Ты помнишь вкус того масла? А – колбасы? А – водки? (Плачет). Ты понюхай натюрморт, он, как живой. Пахнет, как в нашем, ТОМ самом гастрономе! И ничего в жизни потом не было вкуснее! (Нюхают натюрморт, плачут, лижут талоны). Давай вырежем талоны и съедим! Они вкуснее нынешней колбасы.