Разбудил его голос Лизы:

– Колюня, вставай, пора к любовнице.

Шабашов любовницу не любил. Но Лиза строго следила за моралью.

– Что о тебе без любовницы люди подумают? – говорила она, – Подумают, что с должности тебя сняли.

Шепотом ругая свою судьбину, Шабашов стал собираться к любовнице.

– Душ прими да чистенькое все надень, – хлопотала Лиза.

Больше всего она боялась, что Шабашова разлюбит любовница, и будет у них все не как у людей. Поэтому и подарки Лиза всегда готовила сама. Она положила в рюкзак полкило золота, бриллиант из Индии по кличке «Вася» и трехлитровую банку французских духов. Упаковав рюкзак, Лиза спросила:

– Колюня, у тебя когда прием от трудящихся?

– С двух до шести по понедельникам.

– Ты бы на двухразовый прием перешел, что ли. А то расходы большие, и сыновья жалуются:

– Кстати, где они? – спросил Шабашов. – Давно не видно.

– Ой, как лекарство тебе помогает! Ты же их сам отдал в МГИМО.

Николай Петрович обрадовался: ничего не помнит. А то раньше, бывало, проснется ночью и все помнит: сколько дал, сколько взял – хоть кричи! А теперь – красота! Одно плохо – думать пока может.

– А чего они не заходят? – спросил Шабашов.

– Некогда им, учатся. И подрабатывают. Один – послом в Занзибаре, другой – атташе в Антарктиде.

– А у нас с Антарктидой хорошие отношения? – спросил Шабашов.

– С Антарктидой – хорошие, – ответила Лиза. – Ты иди мойся, а то опоздаешь, – спохватилась она.

Шабашов сел на край ванны и включил душ в стенку. Мыться он не хотел, любовницу он ненавидел.

– Колюня, – послышалось из-за двери, – ты не забыл, где вы встречаетесь с любовницей?

– Конечно, забыл. Что я, лекарство зря принимаю? А где?

– В заповеднике. Оттуда звонили, сказали, лосята уже подросли, пора отстреливать. А лосята, говорят, такие чудные, смышленые, как люди. Сами подходят и головы – под ствол. Николай Петрович всплакнул. Жалко лосят.

– Ты уж, Колюня, съезди, отстреляй, – продолжала Лиза из-за двери, – а то соседи слух пустят, что тебя сняли, раз не браконьеришь.

Николай Петрович вышел из ванной совсем раскисший. «Бедные лосята, проклятая любовница», – думал он.

Николай Петрович обнял Лизу и сказал грустно:

– Не хочу к любовнице.

– Ты что, Колюня! – отпрянула Лиза, – Давай езжай, не опаздывай. Любовницы это не любят.

Николай Петрович вздохнул и вышел на улицу.

– Эх, Витек, – говорил он по дороге персональному шоферу, – если меня с должности попрут, как же ты без меня будешь?

– Продержусь! – жизнерадостно отвечал Витек, – Я же в душе инвалид войны.

– В душе мы все инвалиды. А удостоверение у тебя есть?

– Вы же мне уже организовали.

– Все забыл, хорошее лекарство, – успокоился Николай Петрович.

– Куда едем? – спросил Витек.

Шабашов сказал:

– Ты – к моей любовнице, я – на собрание. Хоть отосплюсь… Вот жизнь! – добавил он. – Так не хочется, а приходится жену обманывать.

Не, что ни говори про «МММ», а я выиграл. Заложил тещину квартиру вместе с тещей и выиграл. И купил квартиру в элитном доме.

Ну, мать честна́я, в соседях – банкиры, генералы, бизнесмены. Все вселились и сказали:

– Вот и слава Богу, вот и перешли к капитализму.

Конечно, на работе в цеху ребята на меня коситься стали. Однажды мастер говорит:

– Мужики, завод тонет, надо балласт скидывать, сокращаться надо.

Все дружно на меня посмотрели. Я говорю, мужики, вы чо? При чем тут я? Я, что ли, плохой слесарь?

– Не, слесарь ты хороший, – говорит мастер, – но душком от тебя буржуазным веет. Давай, сокращайся.

Взял я с завода свою приватизированную долю – верстак и две болванки… и сократился.

Верстак в кабинете своем поставил, кресло к нему подкупил итальянское, крутящее-сися. И каждый день к восьми утра иду из спальни на работу – в кабинет к верстаку. Стружку на него насыплю из мешочка – я с завода горсть родной стружки взял – и размышляю.