– Ты уже как взрослая ведёшь себя. Стала зазнаваться! – пожурила её Валентина. – Хотя бы Свету приучила книжки читать. Вот опять надо за ней идти к соседям. Что, там её мёдом кормят? Никогда домой вовремя не придёт.

– Вы её балуете, вот и результат, – заметила Юля, подражая педагогам.

– Я, что ли? Это отец ей много позволяет! А придёт время – локоток будет кусать…

– Ничего, и тебе достанется, – засмеялась Юля. – Ну ладно, мы побежали в кино…

– Обедать оставайтесь или на свидание спешите? – в свой черёд поддела Валентина.

– А разве нам это возбраняется? – деланно ухмыльнулась Юля.

– Да и рано ещё!

– Нас этому учить не нужно! Всего хорошего! – бросила Юля.

После Нового года Валентина попросила Юлю срочно прийти к ней. Она обещала ей сказать что-то чрезвычайно важное. Как раз не будет Семёна, и они за чаем поговорят по душам. Но Юля, словно нарочно не торопилась идти. И только во второй половине января, когда выпал вдруг глубокий снег и ударили крещенские морозы, в один из таких чудесных дней, ближе к сумеркам, Юля зашла к сестре одна. Света была в другой комнате. Разумеется, Валентина очень обрадовалась Юле, будто не видела сестру несколько лет. Она стояла на пороге и не хотела пройти в квартиру, мол, заскочила всего на минутку. Хозяйка пригласила её в зал, посадила на диван, принесла угощение. Юля поинтересовалась: зачем позвала, дескать, она вот шла мимо и решила заглянуть на огонёк. Не могла же она прямо сказать, что пришла специально по её просьбе. Валентина проявила такую сердечную заботу, какую давно не выказывала; она предложила снять пальто, чувствуя, как Юля была в каком-то нервном напряжении, и вела себя с ней стеснительно и потому непривычно отчуждённо. Да, Юля таила на неё свою давнюю обиду, но скоро между ними не будет никаких секретов. Она захотела искренне прояснить их отношения…

Валентина сидела перед журнальным столиком и с редкой чуткой душевностью рассматривала Юлю, будто хотела ещё раз удостовериться: созрела ли она для этого разговора? Юля производила серьёзное впечатление, в её глазах только сейчас угадывались предполагаемые вопросы, которые она задавала ей в детстве. И вместе с тем она казалась даже несколько безучастной или усталой, должно быть, от тайны своего рождения, которая её мучила с отроческих лет, отчего наедине за эти годы много выстрадала. На ней было серо-синего цвета в крупную клетку обыкновенное шерстяное платье, на ногах простые чулки.

– Ты здорова? – спросила Валентина, присматриваясь к ней.

– Вполне! – пожала та плечами: в голосе, однако, прозвучали горделивые нотки. Скупой ответ говорил, что Юля не хотела открывать сестре свою душу, пока не узнает предмета их разговора.

– Может, перезанималась? Ты какая-то вся измученная. Даже на каникулы ко мне не приходила, – слегка укоряла Валентина, испытывая какое-то стеснённое состояние, что-то ей мешало приступить к основному разговору. Она напрягла память: когда-то Юля ей с обидой бросила: «А ты мне чужая, я догадываюсь!» Тогда Валентина не сумела её переубедить, что это не так, однако, сейчас, разливая по чашкам горячий душистый чай, она понимала, что и теперь это сделать будет непросто. Слишком глубоко в душе Юли засела обида. Может, ей надо было значительно раньше открыть тайну? Но Тамаре Игнатьевне она больше не надоедала, и все эти годы держала данное директору слово. А недавно та пригласила Валентину к себе для беседы о Юле, поскольку в последние месяцы она изменилась неузнаваемо, стала даже всем грубить, в школе снизилась успеваемость. Сначала Тамара Игнатьевна это относила на переходный возраст, потом догадалась, что допустила промашку – надо было раньше рассказать о судьбе её родителей…