– Вовсе нет, дочь, – возразила Сервилия. – Я прекрасно понимаю, что ты не маленькая девочка, и вполне естественно, что испытываешь интерес к противоположному полу. Однако, в силу своей неопытности, ты склонна совершать опрометчивые поступки. Чтобы уберечь тебя от ошибок, я и начала этот разговор. Я не желаю быть тираном, а всего лишь хочу помочь сделать правильный выбор.

– Не понимаю тебя, мама.

– Что же здесь непонятного: уж коль любишь мужчин, то люби тех, которые могут быть полезны тебе и твоей семье.

Философ Архедем, при всей его мудрости, глядел с портрета на Сервилию недоумевающее.

– И у тебя есть на примете достойная кандидатура в мои любовники или мужья? – сообразила Юния гораздо скорее, чем бессловесный философ‑стоик.

– Я хочу прочесть тебе последнее письмо Цезаря.

Мать Юнии развернула бывший у нее в руках свиток пергамента:

«Дорогая Сервилия!

Война в Галлии приближается к концу. Наши легионы окружили мятежников в Алезии, и на этот раз Верцингеторигу ускользнуть не удастся. Победа у меня в руках, и я посвящаю ее тебе, Сервилия, и твоей дочери Юнии. Где, кстати, этот прелестный цветок? Надеюсь увидеть ее волшебные зеленые глаза в Равенне, где скоро буду.

У тебя чудесная дочь, Сервилия.

Гай Юлий Цезарь»

– Этот Цезарь – изрядный наглец, – Юнию нисколько не тронули комплименты в ее адрес. – Он желает, чтобы мы ради него бросили виллу и спешили в Равенну. Сомнительное удовольствие: проделать такой путь, чтобы увидеться с плешивым стариком.

– Цезарь имеет на это право, хотя бы потому, что дом в Равенне для нас купил именно он, – справедливо заметила Сервилия. – Однако, дочь, ты упустила главное в письме. Гай Юлий положил на тебя глаз.

– Мама, он же старый! – возмутилась Юния.

– Глупенькая, Цезарь не имеет возраста. Даже галлы почитают его за божество.

– Мама.., – замялась в нерешительности девушка.

– Что еще?

– Ты с ним спала…

– И дальше спала бы, но чувствую – теряю былую привлекательность. Старею, дочь. Ночью Цезарь со мной ласков, как и прежде, но с первыми лучами солнца спешит покинуть постель, – сделала неутешительные для себя выводы Сервилия. – Цезарь – жеребец, пресыщенный женщинами. Такой может привязаться только к молоденькой девочке. А его очень нужно приковать цепями любви к нашей семье. Я верю: звезда Гая Юлия только восходит. Победы в Галлии – ничто в сравнении с будущими деяниями. И поэтому, благополучие нашей семьи я связываю с этим плешивым, пропахшим лошадиным потом развратником.

– Мама, ты упустила из вида одно существенное обстоятельство: я не питаю к Цезарю никаких чувств.

– Девочка моя, все придет со временем. Гая Юлия невозможно не любить. Ты поймешь это, как только пообщаешься с Цезарем некоторое время. А пока подумай над моими словами серьезно, и выбрось из головы Куриона.

Философ‑стоик, казалось, вместе с Юнией осмысливал произнесенные Сервилией слова. Видимо, он прикидывал: насколько сочетаются наставления матери с его философией.

Пожалуй, никогда еще положение Цезаря не было хуже, чем после неудачного штурма Герговии. О продолжении осады не могло быть и речи: войско пребывало в унынии; десять тысяч эдуев, которых Цезарь с большим трудом накануне удержал в повиновении, перешли в лагерь Верцингеторига; вместе с ними ушла надежда получить продовольствие; у галлов, наоборот, надежды обрести свободу стали вполне реальными.

Уходить. Но куда?

Антоний советовал Цезарю выводить легионы в старую римскую провинцию – Нарбонскую Галлию. Кроме обычной для Антония осторожности, в этом предложении имелось рациональное зерно. В Нарбонской Галлии можно запастись провиантом, произвести набор новых легионеров, дать отдых старым.