Пять счастливых лет Томотада и Аояги прожили вместе. Но однажды утром Аояги, беседуя с мужем о каких-то домашних делах, вдруг издала громкий крик боли, смертельно побледнела и – замерла. Затем она произнесла слабым голосом:

– Простите мне эту оплошность… боль настигла меня внезапно. Мой дорогой муж, мы, вероятно, встретились благодаря тому, что были связаны в предыдущем существовании. Полагаю, наш счастливый брак еще неоднократно сведет нас вместе. Но в нынешней жизни нам пришла пора расстаться. Прошу вас, прочтите молитву нэмбуцу… потому что я умираю.

– Какая странная причуда! – воскликнул испуганный муж. – Тебе лишь слегка нездоровится, моя дорогая. Полежи немного, отдохни, и все пройдет.

– Нет, нет, – ответила та. – Я умираю! Мне не мерещится, я точно знаю. Больше нет нужды скрывать от вас правду, любимый супруг. Я не человек! Моя душа – душа дерева, мое сердце – сердце дерева, ивовый сок – моя жизнь. Чьи-то жестокие руки рубят сейчас мою иву. Даже плакать у меня нет сил! Скорее, скорее, прочтите нэмбуцу… скорей! Ах!..

Вновь издав крик боли, она отвернулась и хотела закрыть свое прекрасное лицо рукавом. Но в то же мгновение ее тело странным образом изогнулось и стало оседать на пол. Томотада поспешил подхватить жену, но она исчезла! На циновке лежало только платье и украшения, которые она носила в прическе.

Томотада обрил голову, принес буддийские обеты и стал бродячим монахом. Он обошел всю империю и во всех святых местах возносил молитвы за душу Аояги. Добравшись в своих странствиях до Этидзэна, он стал разыскивать дом, где жили родители его жены. Но, поднявшись на вершину холма, где раньше стояла их хижина, он обнаружил, что она исчезла. На том месте не было ничего, кроме трех ивовых пней – два дерева были стары, одно молодо, и их срубили задолго до прихода Томотады.

Рядом с этими пнями он воздвиг памятную гробницу, на которой начертал различные священные тексты. Томотада совершил там немало заупокойных обрядов в память Аояги и ее родителей.

Старинный японский автор Хакубайэн Росуи[27] пишет:

«В китайских и японских книгах есть много историй, как древних, так и современных, о рисунках, которые своей красотой зачаровывали зрителя. Такие легенды ходят о цветах, птицах и людях, нарисованных знаменитыми художниками. Изображение-де порой отделялось от картины и совершало различные действия, оживая, таким образом, по собственной воле. Мы не станем повторять истории, которые всем известны с древности. Но даже в наше время по всей стране многие рассказывают о картинах, написанных Хисикавой[28] Китибээ, – так называемых портретах Хисикавы».

Жил в Киото, на улице Муромати, один молодой ученый по имени Токкэй. Однажды вечером, возвращаясь из гостей, он увидел старую ширму (цуитатэ), выставленную на продажу торговцем подержанными вещами. Ширма представляла собой всего лишь обтянутый бумагой каркас, однако на нем в полный рост была изображена очень красивая девушка. Цену запросили самую скромную; Токкэй купил ширму и отнес ее домой.

Когда он, оказавшись в одиночестве, взглянул на ширму вновь, рисунок показался ему еще красивей прежнего. Очевидно, его писали с натуры – это был портрет девушки лет пятнадцати-шестнадцати, и каждая деталь, будь то прическа, глаза, ресницы или губы, дышала правдой и изяществом. Манадзири[29] напоминал «лепесток лотоса, просящий об услуге», губы были «как улыбка алого цветка», юное лицо обладало невыразимой прелестью. Если девушка, которую изобразил художник, была так же красива, как ее портрет, ни один мужчина не смог бы перед ней устоять. А в том, что она красива, Токкэй не сомневался: рисунок казался живым и способным ответить, если с ним заговорят.