– Как же, соколик, не быть метам… Красовались там знаки-тамги, – ответил старый цыган. – На верхнем конце креста писан был кружок с усами во все стороны – солнышко. А посередине процарапана была щучья голова, вокруг нее какие-то узоры-руны, вроде змей и лука со стрелами. Потом уж, когда отдал я этот крестик Адэру, сыну Миши Беркуля, то понял, что там был написан план и указано место, где спрятано золото, отобранное у иртышских бугровщиков.

– А что случилось с товарищами Миши Беркуля? Ведь он же ходил на промысел, перехват золота, не один? – тихо спросил Леонид Викторович, хотя уже догадывался, какая могла разыграться трагедия при дележе богатой добычи.

– Ха, ты, соколик, не знавал Миши Беркуля… Представляешь, как он взял невесту из нашего плавучего парусного каравана? Нет. Тогда послушай. Пришел он к старшине Еркаю Чарусу, высыпал на стол из кожаного мешка золотые серьги, кольца и много другого звонца разного, добытого из древних бугров. Сказал Миша Беркуль: «Нужна мне девочка в жены из вашего рода, из парусных цыган». И выбрал лучшую из лучших, красавицу из красавиц, увел на свой коч речной. А наутро привел обратно, на нашу ладью, к Еркаю Чарусу, вытащил на этот раз из карманов вместо золота два револьвера с курками на взводе и сказал: «Я просил у вас девочку, а не телку, огулянную быком цыганским». Во второй раз выбрал Миша Беркуль себе в жены четырнадцатилетнюю девочку и ушел на своем коче в таежный скит приречный.

Старик умолк, нашарил в кармане трубку, вытащил, пососал, потом крякнул с сожалением, что дым табачный уже душа не принимает, а курить привычка осталась.

– Выходит, что Миша Беркуль всегда был вооружен и в решительные минуты мог пустить в ход револьверы?.. – поинтересовался следователь, давая наводящий вопрос старику.

– Лихая была головушка у Миши Беркуля! При дележе, как рассказал он мне тогда, в юрте, скандал получился у них. Ранил Мишу Беркуля ножом в руку Логутай, жадный мужик, и взбешенный Миша Беркуль ухлопал сгоряча своих дружков из револьверов. А золото, выходит, схоронил в землицу, в приметном местечке. Рана была пустяковая, но начала сильно гноиться, разболелась. Подобрали Мишу Беркуля остяки, которые шли на весеннюю покруту в Юрт-Арча. Умер Миша Беркуль при мне. Похоронили мы его у берега, под корявой сосной.

Следователь вынул из стола золотую вазочку и поставил на край, поближе к старому цыгану. Тот долго искал в кармане шаровар футляр с очками.

– Это, соколики вы сизокрылые мои, божья дымокурница… – уверенно ответил цыган, задумался, а глаза его словно утонули под мохнатыми седыми бровями. У старика был такой вид, будто он задремал.

– Дедушка, тебе приходилось держать в руках подобное? – нетерпеливо спросил Леонид Викторович и вместе со стулом осторожно придвинулся ближе к столу.

– Не только держать, но и скоблить с такой же вазы напильником опилки на еду… – чуть улыбнувшись одними глазами, сказал цыган и, уловив на лицах любопытство, замолчал, погрузившись в воспоминания: было время, когда золото можно было скоблить напильником и, как обыкновенные крошки, жевать, проглатывать.

– Федор Романович, расскажи подробнее, когда и как ты точил опилки с золотой вазы? – еле сдерживая волнение, спросил следователь. На одном из лепестков золотой вазы была незначительная выемка, сделанная крупнозернистым предметом, наждаком или напильником.

– Было принято у остяков, тунгусов да русских: если кости сломанной руки или ноги не срастаются, то скоблили опилки с медного десятника или пятака сибирского чекана, сибирской меди, а в той-то меди была большая примесь золота. Помогала золотая медь – кость срасталась. Вот и Миша Беркуль попросил у остяцкого тайши наскоблить золотой пудры и дать ему выпить с нутреным медвежьим салом. Считалось, если золота поешь, то кровь должна освежиться, очиститься от болезни.