– Мы, парусные цыгане, сыздавна любим золото. И у наших красавиц оно всегда было в почете великом. Сейчас уж нет того золота, что бывало в старину, а так, одна медная, бронзовая мишура осталась, да алюминия разная, подмазанная золотистой краской. А золотые могилы древних людей, что жили по Иртышу, Таре и другим таежным рекам, были поделены меж собой у бугровщиков. И не дай бог, ежели томские бугровщики зайдут на иртышскую сторону. Убьют без спросу и позволения. Ведь целые войны бывали в тайге из-за древних могил кволи-газаров, в которых таилось золотишко с человеческими костями. Помню, в году пятнадцатом это случилось: чижапский бугровщик Миша Беркуль, из раскольников-староверов, набрал пять молодцов из своего скита, и пошли они наперехват иртышской дружине бугровщиков. Подкараулили тех и честь честью убаюкали в болото на вечное поселение.

Старик вытащил из кармана шаровар старенькую, прокуренную трубку, подержал в зубах, будто покурил, и снова упрятал в бездонный карман шаровар.

– Выходит, что раскольник Миша Беркуль знал о том, что иртышские бугровщики зацепили приличную добычу? – спросил Григорий и, посмотрев на старого цыгана, вынул сигарету из лежащей пачки на столе, прикурил от спички, потом задал еще вопрос: – И как же они добрались обратно, в свой скит на Чижапку?

– Никто не добрался обратно… Где лежит то золото, одному богу теперь известно.

– Но ведь, Федор Романович, ты же уверенно сказал о том, что Миша Беркуль пошел за золотом и взял его боем у иртышских бугровщиков?

– То золото, можно сказать, было в моих руках, соколики. Но я его выпустил по своей дурости, как песок меж пальцев, – тихо начал говорить Федор Романович, с сожалением в голосе и обидой на себя. – Если Федор Решетников давал слово, то всегда держал его. Так было и тогда: галера моя до спада воды заползла в верховье Чижапки и остановилась у Юрт-Арча. Приказчик опокручивал остяков. И вот ночью, когда я сидел у костра с молодой остячкой и маленько шарил ее… пришел старик и на ухо нашептал мне: «Мало-мало руска человека сильно ой-ой – болет». Старик пояснил, что какой-то русский человек просит, чтоб я пришел к нему по очень важному делу. Что делать, отправился. Пришел в чум, к тайше, остяцкому шаману. Лежит, бледный, у пылающего юрточного костра Миша Беркуль. А он нашим парусным цыганам вроде сродни – жену брал у нас, на плавучем караване. Мог Миша Беркуль неплохо говорить по-цыгански. Поведал он о своем походе на прииртышских бугровщиков. Ты, говорит, Федя, передай вот этот крестик костяной моему старшему сыну Адэру. Взял я тот крестик самодельный из лосиного рога. А позже и передал его Адэру. Тогда раскольники жили скитом на Экильчакском Юрте…

– Федор Романович, вспомни разговор в юрте… Если ты не видел золота, то почему так уверенно говоришь о нем, что оно было или где-то есть? – спросил следователь, отметив на карте расположение бывшего раскольнического скита – Экильчакский Юрт.

– Вот она – капля из того большого золота! – Старый цыган тронул указательным пальцем большую серьгу-полумесяц, висевшую в мочке правого уха, а потом, вытянув руку, потряс ею, как бы взвешивая в ладони какую-то драгоценность. – И на пальце, вот этом, – широкое колечко – оттуда – из какого-то иртышского бугра. От отца мне перешло все это. А отец-то мой хаживал копать бугры…

– Ого-го! – удивленно произнес Леонид Викторович и кинул взгляд на следователя. Тот улыбался счастливой улыбкой: мол, вот тебе сюрприз!

– Федор Романович, что это был за крестик костяной? Может быть, были обозначены на нем какие-то знаки, рисунки?