Медведи оказались народом отходчивым и не стали изгонять кота с паучком из своих рядов. Кто-то опрометчиво решился сказать, что с Йокином будет веселее. Но на него тут же зашикали и даже заревели.

Потом пришли организаторы, принесли Лагерфельду кофе в коробочку, всем раздали ветчину.

– А где же г-грибы?! – поинтересовался Ёки-Пуки, даже заикаясь от волнения, поскольку ветчину не любил.

– А г-грибы б-бывают т-только в турах для б-белок, – ответил служащий, который, действительно, заикался.

Паучок завалился на спину и скрестил все восемь лапок на груди.

А вот Рыбчику еда понравилась.

Йокин, собравшийся было помирать, передумал, выскочил в открытую дверь и понёсся по гостинице, спрашивая всех подряд:

– А где, скажите пожалуйста, здесь белки живут?

Но его никто не понимал.

Неожиданно Йокина дёрнули за одну из лапок:

– Малыш, малыш…

Паучок страшно разозлился. Как пружина, собрался, в прыжке развернулся к обидчику:

– Кто это здесь малыш?!

Глава 3

Перед ним стояла розовая медведица.

– Ну, извини, – торопливо попросила она. – Не хотела тебя обидеть. Ведь ты должен меня спасти. – И, увидев, что паучок не очень обрадовался слову «должен», внезапно разревелась, – Пожалуйста, пожалуйста! Иначе меня съедят!

– Медведями в наши дни кто-то питается? – удивился паучок. Хотя сейчас он был так голоден, что и сам не прочь был съесть чего-нибудь – размером с медведя.

– Медведями – не знаю, а вот свинками – это всегда пожалуйста, – пролепетала розовая медведица и стянула с головы бандану. Появились ушки – тонкие и лысые.

– Ну, теперь понимаешь? – спросило животное Йокина.

– Э?

– Ну вот, видишь, – она приподняла край тельняшки и грациозно помотала хвостиком-крючком.

– Э-э-э?

– Хохвенга я. Из Гогулинска. Понял теперь?

– А чё, у вас там все медведи такие розовые?

– Да свинка я!!!

– А-а-а… Ой, тебя ж медведи сожрут!

Хохвенга опять бурно зарыдала.

Потом стала объяснять:

– О Париже с самого детства мечтаю. Нагадали, что на Эйфелевой башне любовь свою встречу. Мне Олюшка костюм медвежий сшила, путевку достала. Боялись мы с ней очень, но всё вроде продумали. Кто знал, что в такую заваруху попаду? Ночью в давке ушки потеряла. А без ушек медвежьих куда? Все. Пропал Париж… И я пропала. Медведи меня в два счета раскусят – и съедят! Помоги – умоляю, умоляю…

– Дел-то на две копейки: уши найти – и всё. Только я голодный очень. У тебя грибов нет?

Хохвенга достала кошелёк, набитый желудями. Протянула самый крупный:

– Полакомись!

Йокин ел, потихоньку давился и сплёвывал. Он думал о том, что зря согласился ехать в Париж. То маньяки, то свиньи из Гогулинска. И ещё паучок подумал о том, как тяжело живется Рыбчику с его деликатностью. Ведь, согласившись есть ужасный желудь, Ёки-Пуки поступил, как серый кот. Слишком уж воспитанный – чересчур, пожалуй.

Он быстро спровадил Хохвенгу в буфет, сунул обмусоленный желудь поглубже в кадку с пальмой, стоявшую рядом, и поскакал обратно в номер.

Первое, что бросилось ему в глаза – это розовые медвежьи уши, парящие в вышине. Карл Лагерфельд стоял на балконе «медвежьего кабинета» и плавно мотал ими туда-сюда. При этом он светился от счастья, будто уже съел саму свинку, а уши служили ему восхитительным напоминанием об этом событии.

– Хохвенга-то влипла, – подумал паучок и, пробежав мимо Рыбчика, успел шепнуть ему с самым приветливым видом:

– Вечером встретимся!

После этого со всех восьми ног кинулся прочь. Знает он Рыбца с его идеями: «Йокин, так нельзя, надо быть со всеми!»

Рыбчик разъярился. Ну как можно быть сопровождающим тому, кто не хочет, чтоб его сопровождали?!! А ещё друг! Котик в сердцах решил, что не будет гоняться за этим безумцем. Все равно тот ещё приползет к нему, и будет просить прощения – как только заскучает.