– Ну и что?

– Ты на окно смотри! Выше! Четвёртый этаж! – взмолился паучок.

В указанном окне выделялся чернотой и неподвижностью очень странный силуэт.

– Теперь видишь?

– М-м-м?

– М-м-маньяк! Он за нами следит! Он – в засаде!

Рыбчик отпрянул от портьеры. Оглянулся. За ним уже стояла толпа медведей и жадно тянула головы на коротких шеях к окну – смотреть.

– Там что – инопланетяне? – даже взвизгнула от любопытства розовая медведица.

– Инопланетяне, инопланетяне – забурчали и забормотали мишки.

– Нет, ну что вы! Никаких инопланетян! Просто там этот… обычный маньяк, – поспешил успокоить всех Рыбчик. Тем, кто не знал русского, перевели.

Тут сверху на паутине, как на тарзанке, промчался через всю комнату Йокин, вопя не своим голосом:

– Ой, там маньяк! Ай, боюсь маньяков! Прячьтесь, прячьтесь!

Медведи быстро залегли по берлогам. Кто где успел. Тридцать шесть тесно-тесно забились под кровать, остальные кинулись в туалет.

– Мои уши! – вдруг запричитала розовая медведица. – Ой, отдайте, будьте так добреньки! Да куда ж они… Ох, попала я…

Йокин уже успел подлететь на своей паутинке к выключателю и вырубил свет. В темноте раздавалось кряхтенье, сопенье, урчание и почему-то – жалобное похрюкивание.

– Однако, господа, – послышался из-под кровати взволнованный голос Карла Лагерфельда – всё сложно. Так что давайте спать, а утром разберёмся в ситуации. Чтобы нас не застали врасплох, выставим дежурных. Кто-то хочет?

И Рыбчик, который чувствовал себя морально крайне неудовлетворительно (и не верил в маньяка), конечно же, вызвался охранять всех.

А что же Йокин?

Он очень удобно устроился в «медвежьем кабинете» Лагерфельда, вполне оценив и обтянутый кожей диванчик, и нежное пуховое одеяло, так щедро укрывшее его немытую фигуру. Он кутался в одеяло, дрожал от страха и приговаривал: «Ой, мне так страшно! Но мне так хорошо!» «Страшно»-«хорошо» качались перед его глазами, как качели, и вскоре стало одинаково приятно – что страшно, что хорошо… Успокоенный паучок заснул. И вот уже его храп заглушил горестное похрюкивание, пунктиром долетавшее со стороны комода.

Неловко признавать, но это так: заснул и Рыбчик, заснул на посту! Однако никто о нём не вспомнил. С утра все гонялись за Йокином… Наконец схватили, и, как ни отбрыкивался, сунули мордой в окно:

– Полюбуйся на своего маньяка!

– Ишня! Ишнянка! Какой красивый паяц! – когда Йокину что-то очень сильно нравилось, он всегда говорил «ишня» или «ишнянка». Судя по тому, что паучок употребил сразу два своих хвалебных слова, паяц был великолепен. Огромный, в человеческий рост, весь из цветных лоскутов, он висел на верёвочках в окне четвёртого этажа гостиницы напротив и, казалось, не обращал на наших туристов никакого внимания. Медведи кряхтели, потирая бока после ужасной ночи на полу ванной и под кроватью. Они уселись вокруг Йокина и решали, что с ним делать, чтобы не безобразил.

А Ёки-Пуки смотрел на них так жалобно, как только он один и умел.

Медведик с шерстью цвета какао и огромными ступнями задних лап спрашивал, как это Ёки-Пуки очутился в их компании на правах медведя.

– Нет, не медведь я, ну и что?! – перешел Йокин в наступление. – Теперь – домой, да? Или всю неделю здесь в коробочке просидеть? Деда Миша не смог, меня вот послал, чтобы всё рассказал ему, старенькому. Привет просил передать. Радовался за меня, что с вами познакомлюсь… Познакомился…

– Ты хочешь сказать, медведь – твой дедушка?

– Ну да! И вон ещё – его, – Йокин кивнул на Рыбчика, скромно стоящего у стены.

– Это правда? – спросили медведи хором у кота.

– Он называет нас своими внуками, – подтвердил Рыбчик, предвидевший этот разговор еще дома. (Но ведь ему так очень, очень-очень хотелось повидать Париж! «Чего не удалось Пушкину, удастся мне…», – мечтательно приговаривал он, собираясь в дорогу. Понятно, что Йокин – непростое испытание для нервов. Но… «Париж стоит мессы!» – утешал себя начитанный котик.)