Казалось бы, к этому времени она должна улететь с моей орбиты. Однако мне по-прежнему продолжают приходить дружеские сообщения: «Ну что, как пишется?», «Успеваешь сделать дневную норму по словам?», «Удачи с дедлайном!». Бывают и приглашения: маргарита «счастливого часа» в «Эль Сентро», бранч в «Зайтиньи», поэтический слэм на Ю-стрит. У нас дружба того сорта, когда проводишь достаточно много времени вместе, но ничего по-настоящему друг о друге не узнаешь. Я до сих пор не знаю, есть ли у нее братья или сестры. А она никогда не спрашивала насчет моих парней. Но мы продолжаем тусоваться, потому что это удобно: обе живем в Вашингтоне, а чем старше становишься, тем сложнее заводить новых друзей.

Честно сказать, я не знаю, отчего нравлюсь Афине. При встрече она меня всегда обнимает. Минимум два раза в неделю лайкает мои посты в соцсетях. Где-то раз в пару месяцев мы идем выпить, причем по большей части приглашает она. Сама я понятия не имею, чем могу ей пригодиться, – у меня нет ни положения, ни популярности, ни связей, которые могли бы оправдать потраченное на меня время.

В глубине души я неизменно подозревала, что Афине во мне импонирует именно то, что я не могу с ней соперничать. Я понимаю ее мир, но не представляю угрозы, а ее достижения для меня настолько недосягаемы, что ей не стыдно бахвалиться передо мной своими победами. Хотя кому из нас не хотелось бы иметь друга, который никогда не станет оспаривать наше превосходство, потому что заведомо знает, что это безнадежно? Разве мы все не нуждаемся в ком-то, к кому можно относиться как к боксерской груше?

– НЕ НАСТОЛЬКО ЖЕ ВСЕ ПЛОХО, – УВЕЩЕВАЕТ меня Афина. – Уверена, они всего лишь имели в виду, что тираж в мягкой обложке отложили на пару месяцев.

– Не отложили, – уныло поправляю я, – а отменили. Бретт сказал, что они просто… не сумели найти под него место в графике публикаций.

Афина поглаживает меня по плечу.

– Да ты не переживай. За твердую обложку роялти больше! Значит, ты и получишь больше. Нет худа без добра, верно?

«Смелое, однако, предположение, что я вообще что-нибудь получу».

Вслух я этого не произношу. От намеков на бестактность Афина может впасть в бурные извинения, реагировать на которые для меня труднее, чем просто проглотить сарказм.

Мы на крыше бара «Грэхэмс», любуемся с диванчика закатом. Афина допивает второй виски сауэр, а я – третий пино-нуар. Как-то незаметно мы переходим на нудноватую тему моих проблем с издателем, о чем я глубоко сожалею, так как от любой попытки Афины утешить или дать совет становится только больнее.

– Гаррета я злить не хочу, – говорю я. – Но, честно сказать, мне кажется, ему просто не терпится отказаться от этого варианта и избавиться от меня.

– Ой, ну не хорони себя раньше времени, – говорит Афина. – В конце концов, приобрел же он твой дебют?

– Да нет, не совсем, – вздыхаю я.

Я вынуждена напоминать Афине об этом каждый раз. Когда дело доходит до моих проблем, в ее памяти ничего не держится – приходится повторять по два-три раза, чтобы что-нибудь закрепилось.

– Того редактора, который покупал права, уволили, и дела перешли к Гаррету, но каждый раз, когда мы разговариваем, у меня ощущение, что ему все фиолетово.

– Ну и пошел он, – бодро напутствует Афина. – Еще по одной?

Цены на алкоголь здесь просто космические, но это нормально: платит-то Афина. Она так делает всегда, я уже перестала сопротивляться. Не думаю, чтобы она когда-нибудь реально понимала, что «дорого», а что нет. По окончании Йеля она поступила в магистратуру с именной стипендией, а уж теперь ей на счет наверняка приходят сотни тысяч. Однажды, когда я обмолвилась, что издательская работа в Нью-Йорке на начальном этапе приносит в год всего около тридцати пяти тысяч, она удивленно посмотрела на меня и спросила: «А это много?»