Мог стать поэтом и учёным,
И академиком однажды!
В его лице ожесточённом —
Томление тоскливой жажды.
И океанский ветер веет
И к облакам возносит славу…
Властитель дум, он сожалеет
О той ошибке при Эйлау
О том, что век напрасно прожит…
И видит синие равнины,
И всё насытиться не может
Немытым телом Жозефины[10].
Юстиниан
Всех поражало это благочестье,
И приближённый с лестью и усмешкой
Сказал, что более всего боится
Внезапного, в громах и плеске крыльев,
Исчезновенья басилевса в небе,
Ведь ангелов Господь пришлёт за ним.
И что тут лицемерье и двуличье,
Обман, грабёж, постыдный брак с блудницей,
Предательство, народов истребленье,
Багровый мрак бесчисленных убийств!
Но, вероятно, был бы в наше время
Он менеджером назван эффективным.
Ну, как же, он утихомирил готов,
От персов откупился, кончил смуту
И чистоту ученья отстоял!
Бесспорно превзошедший Соломона,
Чудеснейший он храм воздвиг во славу
Святой Софии. Там сейчас мечеть.
«Служанки эти, эти слуги…»
Служанки эти, эти слуги
Здесь утром улицы метут
И моют окна, трут фрамуги.
Так дёшев и принижен труд.
И взгляд скользит по лимузинам,
Там радость жизни пьётся всласть,
А ведь мазутом и бензином
Незыблемая веет власть.
Гляди-ка, продавцы румяней
Своих гранатов – милый вид!
Но вот что: из незримых тканей
Местами город состоит.
О, это марево сквозное,
В котором изнываешь ты,
Всё из томления и зноя,
Из вожделенья и тщеты!
Баку
«После третьего стакана…»
После третьего стакана
Кахетинского вина
Средь блаженного тумана
Запеваешь вполпьяна.
И четвёртый будет кстати,
И настолько он хорош,
Что забудешь об утрате,
Воздух юности вдохнёшь.
Выше счастья и печали,
Быстролётны и легки,
Вот уж всюду запорхали
Золотые мотыльки.
Или огненная стая
Чьих-то душ из давних дней,
Над живой душой витая,
Захмелела вместе с ней?
Месть добром
Х.Б.
Здесь ангел Нового Завета
Весь край накрыл своим крылом…
Ты причинил мне зло, за это
Я отплачу тебе добром!
Нанёс мне жгучую обиду…
Нет, не прибегну я к ножу,
Но мщу, не подавая виду,
И слово доброе скажу.
Ну, да, прощают зло порою,
Но слаще отомстить врагу:
Ты сжёг мой дом, я твой отстрою,
Подняться детям помогу.
Вот, обнищав, проходишь мимо…
Мой хлеб отныне будешь есть!
И ты поймёшь – неумолима,
Неотвратима эта месть.
Благодеяний вереница
Тебя нагонит, и тогда
Тебе от них не уклониться,
Живи, сгорая от стыда!
«В то время, жизнь ведя медведем…»
В то время, жизнь ведя медведем,
Ты был у смерти на краю
И дверь не открывал соседям
В берлогу тёмную свою.
Везде молва тебя судила,
Язвила совесть день и ночь,
И женщина не приходила,
Чтобы утешить и помочь.
Но в том, строжайшем из убежищ,
Где спор вели добро и зло,
Был голос музы свеж и нежащ,
Тебе, конечно, повезло.
Марш
Годы жизней заграбастав,
Над минувшим грохоча,
Длится «Марш энтузиастов»,
И не сыщешь калача.
Там, где каторжным гостинец
Люди грешные несли,
Как сияющий эсминец,
Выплыл город из земли.
Путь злодеев и героев
Позабылся и зарос,
И, Владимирку застроив,
Торжествует новоросс.
Только Муза, всхлипнув тонко,
В давний мрак, в былой Аид,
Как с яичком старушонка,
За конвойным семенит.
«Покоя нет, и жизнь берёт за горло…»
Покоя нет, и жизнь берёт за горло.
Водиться тошно с этими людьми.
Вот, кажется, со всех сторон припёрло,
И от кого зависишь, хоть пойми!
Но и в беде ты не изменишь музе.
И ты богат, хоть эта грусть остра,
Является с метафорой в союзе
Инверсия, поэзии сестра.
И эта вертолётная площадка
На доме олигарха говорит,
Что вот придётся и ему не сладко,
Но счастлив ты, служитель аонид.
Термы
В горячей сауне на склоне
Поры реформ и мятежей
Я видывал воров в законе
И государственных мужей.
Как сочинителя и знайку
Там привечали и меня,
Любезно подавали шайку