Беряев. Чтобы на вас не наброситься, я руками изо всех сил за кровать схватился.

Альтищев. Но ответить-то вы мне можете. До начала медикаментозного лечения тягу к мужчинам вы за собой замечали?

Беряев. Я подам на вас в суд.

Альтищев. За клевету?

Беряев. Или за неправильное лечение, преступные грани во мне открывшее.

Альтищев. Гомосексуализм сейчас не преступление.

Антон. (Беряеву) А вы что, голубой?

Беряев. Вы не у меня – вы у него спросите. Спросите нашего доктора в лоб!

Антон. Считайте, спросил.

Беряев. Ну не так же надо! Смотрите ему в глаза и строгим голосом спрашивайте.

Антон. Вы, доктор, у нас из гомосексуалистов?

Альтищев. Я вас не трогал.

Антон. Меня нет, а кого-то…

Альтищев. Нет. И из моего «нет» следует, что вас не я, а он. Под одеяло к вам он забирался.

Антон. Целиком забирался? Ложился рядом со мной?

Альтищев. Он вас рукой. Я его застал, а он на меня переводит. И про бронетранспортер говорит.

Антон. (Беряеву) Про бронетранспортер вы говорили?

Беряев. О бронетранспортере я как раз с таблеток. Меня ими напичкали и среди обычных образов бронетранспортер мне иногда видится. Он выезжает и по нему залп… бронетранспортер я не отрицаю, но прочее совершенно беспочвенный наговор. У меня жена и два ребенка! К чему мне, нормальному мужику, руку к вам под одеяло совать?

Павел. Из-за таблеток.

Альтищев. Естественно, из-за них. Печально, что он у нас их не выхватывал – сами давали… мы и не догадывались, что они так на него. Вызванное ими помутнение к сексуальным похождениям привело… ваш желудок, любезный, мы теперь народными средствами восстанавливать будем. Вам бы, конечно, таблеточек еще попить, но у вас от них изменения неприемлемые. Апельсиновый сок я вам принесу.

Альтищев уходит.

Беряев. Мое очернение он провел блистательно, но я все-таки рассчитываю, что вы поверите мне, а не ему.

Антон. Вы ли меня трогали, он ли – урон мне не нанесен. Если только психический. Капля влилась вонючая, но у меня там и до того целое водохранилище.

Беряев. Смердящее?

Антон. Я молод, но я натерпелся.

Беряев. Операция у тебя была тяжелая.

Антон. Солнце надо мной и до болезни светило весьма относительно. Чего-то поддерживающего Бог в меня не вложил. Никаких целей, талантов… ты-то чем занимаешься?

Беряев. Я клеевар. Клей варю.

Антон. Нанюхался ты порядочно. Плюс таблетки…

Беряев. Ты к чему?

Антон. К проблемам в твоем разуме. Ты не голубой, но из-за всего этого потрогать меня ты мог.

Беряев. Да не я – он тебя трогал! На меня он возвел потому что я свидетель, и ему меня опорочить потребовалось. Себя из-под удара убрать, а меня подставить. Меня виноватым выставил и дело в шляпе, не пожаловаться мне теперь на него. Он уважаемый врач, а я клеевар под таблетками… ясно, на чью сторону независимая комиссия встанет.

Антон. Они ее не соберует.

Беряев. А начни я права качать?

Антон. Тогда я в другую палату проситься буду.

Беряев. Для чего?

Антон. Для того, чтобы меня по ошибке не придушили. Ночью придут и впотьмах напутают. Такую операция я не для того выдержал.

Беряев. Сейчас-то самочувствие ничего?

Антон. Как кишки выпустили состояние. От мертвого отличает лишь то, что я жив.

Беряев. Немало.

Антон. Но и боль немалая. И голод к тому же. Аппетит откуда-то взялся…

Беряев. После операции есть тебе, наверное, вредно. А чем вас, послеоперационных, кормят? Ваш прием пищи мне как-то не припоминается. Кормят вас в палате?

Антон. Я лежащий. Мне кажется, было нетрудно увидеть, что я не встаю.

Беряев. Да я всего несколько часов в уме нахожусь. Таблеток мне насовали и воспаление погасили, но от них же действительно мозги будто пробки вышибаются. Пробки не от шампанского.