Нина. Если жене не изменять, что нечем.

Анна. Фактов мне не добыть. Не имея фактов, обвинять некультурно. (мужу) Эй, ты, дорогой, ты мне скажи, в Ольховатке ты вечерами не бедокурил?

Павел. (из коридора) Я записи вел.

Анна. (Нине). Видите. Литературному труду он вечера отдавал. Может, вы считаете, что этим он лишь измену прикрыть пытается? Какие девочки, мне не до них, я в номер войду и пишу… а потом записи в шкаф и не вспоминал о них ни хрена.

Нина. А вы в них заглядывали?

Анна. Нет.

Нина. А вы убеждены, что он… где он был?

Анна. В Ольховатке.

Нина. Что в Ольховатке он действительно что-то писал?

Анна. Не вернись он за записями, я бы задним числом его заподозрила. Будучи осененной вами. Но раз записи ему понадобились, подозрения с него сняты. Эй, дорогой!

Павел. (из коридора) Я слушаю.

Нина. Веру в тебя стремительно я теряла!

Павел. Себе на беду вы, женщины, глупым мыслям чрезвычайно подвержены.

Анна. Он о нас строго, но увы, весьма правильно. От домашних дел отвлекаем мы вас не слишком? Время после работы летит незаметно и не успеешь опомниться, как спать пора. Сегодня я до семи, а случается, до девяти засиживаюсь. Когда по дому что-нибудь делать?

Нина. Я поесть приготовлю и на том все. Вслед за поеданием у меня отдых.

Анна. Словом, вы домашние заботы на выходные откладываете.

Нина. В выходные у меня отдых особенный.

Анна. Но отрывать от него на стирку и глажку вам ведь приходится.

Нина. Небольшие кусочки, очень небольшие.

Со свернутыми в трубочку листами в комнату заходит усатый и невеселый Павел.

Павел. Мне бы в Ольховатке без всяких сомнений вечерние часы отдыху отдавать, но в меня позаписывать вбилось. Люди вокруг меня новые, событий не круговорот, но зацепиться можно… на сахарном заводе по работе я был. (жене) Сотрудника поавторитетнее в Ольховатку бы не забросили, а меня послали.

Анна. И ты привез оттуда твои записи.

Павел. Зря я надежды на них возлагал. Похоронил и пусть бы лежали!

Анна. Ты и прежде о них неуважительно отзывался, но затем мнение изменил. Уговорил меня за ними приехать. Так ярко вещал, что я по-твоему поступила.

Павел. Ну пришли и в чем твоя жертва…

Анна. Мы человеку докучаем. А я не выношу быть кому-то в тягость. Думаешь, ей очень по душе нас у себя принимать?

Павел. Принимают не так. Когда принимают, непременное условие – за стол посадить.

Анна. Ты что же, хочешь, чтобы она нас еще и накормила?

Павел. Я лишь говорю о своем понимании того, когда принимают, а когда нет. (Нине). Уязвить вас я никоим образом не стремлюсь. Ничем угощать нас не нужно. Записи я забрал и мы с ней сейчас отбудем. Какой-нибудь напиток нам не предложите?

Анна. Чего?

Павел. Ладно, я из-под крана попью. (Нине) Вы уж извините меня за желание хотя бы кипяченой водой горло смочить.

Нина. Я дюшеса могу вам плеснуть.

Павел. Прекрасно!

Нина. Но он выдохшийся. Бутылку я плотно закручиваю, но газ все равно выходит. Полтора литра в бутылке – мне одной ее надолго…

Анна. Ваш муж дюшес не пьет?

Нина. Что он пьет, мне… такая у нас жизнь. С обилием отрицательного опыта. Семьи сломя голову создаем, а присмотревшись, хлебаем. (Павлу) Из ваших записей вы нам не почитаете?

Павел. Да не заслуживают они на суд публики быть представленными. Глазами по ним пробежался и опять на удивление плоскими их нашел. Я и раньше в них разочаровывался, но с недавних пор меня стало преследовать, что, возможно… написал, прочитал и недооценил. Надежда, само собой, оказалась ложной. Записи я унесу, но им не жить.

Нина. Сожжению их предадите?

Павел. Слишком пафосно. В помойный бак брошу.

Нина. Зачитайте из них сначала чего-нибудь.