Чичеватова. Он еще хуже меня одет. Я-то гардероб временами меняю, а у него куртке с поддевкой лет пятнадцать, а вязаной шапочке все сто дашь. Я считаю, что я вас убедила. Теперь вы тоже думаете, что столичную девку зацепить ему нечем.

Беряев. Тут возможен политический интерес.

Чичеватова. Да бросьте вы молоть… в политическую активность его заманивает?

Беряев. В оппозицию вербует. У вас в Барнауле вы всем довольны?

Чичеватова. Я бы так не сказала. Но счастье каждого отдельного человека от властей не зависит. Мое личное женское счастье у меня имеется, ну а что до власти… она всегда будет властью. Для обычного человека напастью. Когда у вас сейчас желудок горит, о власти вы думаете? Ну или женщина, когда рожает, или шофер, когда у него машина на гололеде скользит… истинные переживания у нас не о том, какая власть нами правит. Раздумия о смене власти в безболезненном состоянии лишь приходят. Нужно ни от чего физического не изнывать, нужно…

Беряев. Ясный ум нужен.

Чичеватова. Разумеется. Без него разве задумаешься о том, что… давайте я не об этом, а о вас подумаю. С желудком у вас все хуже?

Беряев. Кровоизлияние у меня… по прикидкам моим. На вокзале же врач, кажется… на вокзале положено быть медпункту.

Чичеватова. Мне за врачом?

Беряев. Вы его приведете, и он меня в медпункт. Если вы его застанете, с вами пойти он должен.

Чичеватова. Осмотрит вас и в медпункт. Медпункт вам что, не устраивает?

Беряев. Пока меня в медпункт, а из медпункта в больницу, помереть я точно успею. Медпункт бы нам, ой… ой, Боже!… медпункт исключим. Напрямую в больницу меня повезем. Позвоните и назовите, где мы сидим… поторопиться попросите.

Действие третье.

Дама она лучистая, с Ниной Беряевой сидящая расслабленно, взор Анны Малеевой на стене – на термометре в виде груши.

Анна. А термометр, смотрю, по-прежнему на месте.

Нина. Долгожитель. При всех жильцах, наверное, был.

Анна. До меня не был. Я его купила и повесила.

Нина. А почему с собой не увезли?

Анна. Хозяйка попросила оставить. Обстановка, сказала, без него потеряет.

Нина. Если он ваш, она не может ничего говорить. Я бы его увезла. С чего мне ее просьбы выполнять?

Анна. Она нас не трогала. Не разрушала неожиданными инспекциями наш покой. За четыре года, что мы здесь прожили, цену лишь однажды подняла. Помню, боролась с собой, тоном разговаривала смущенным, такие сейчас почти перевелись.

Нина. Ваша нынешняя пожестче?

Анна. Мужчина у нас теперь. Не добрый, но и не злой. Бурчит, а мы смеемся. Смешная у него присказка есть. И на трубе, говорит, не наигрался, и жар-птицу валенком не сбил… терпимый дядька. Но с Тамарой Васильевной у нас, конечно, как-то нежнее было. Не появись у нас возможность переехать в двухкомнатную, отсюда бы мы не уехали.

Нина. А больше зарабатывать кто, вы или ваш муж, стали?

Анна. Я.

Нина. Муж, выходит, у вас ни то, ни сё…

Анна. Да прекрасный у меня муж. С чего вы о нем столь нелицеприятно?

Нина. Я без конкретики – я вообще. У вас муж, у меня муж… мой до недавнего времени клей варил.

Анна. Весьма любопытно. Эй, Паша! Ну что там у тебя? Не нашел?

Павел. (из коридора) Уже отыскал.

Анна. Ну здесь изучай. Побудь с нами, чего в коридоре торчать.

Павел. Приду, не волнуйся.

Анна. Никогда сразу не послушается. Блюдет свое мужское достоинство, послаблений себе не дает.

Нина. А бумаги, за которыми вы сюда явились, они к чему относятся? К документам?

Анна. Ну кто же, съезжая, документы бросает. Литературные записи там у него. На их основе он книгу сделать хочет.

Нина. А что же он их, когда уезжали, не забрал? Из головы вылетело?

Анна. В коридорный шкаф он их засунул, не думая к ним возвращаться. Он же не писатель – его наброски от избытка свободного времени были. Наблюдения, что за день произошло. Лист бумаги на стол и вечерами частично исписывал. Вечерами, если не пить, в гостинице чем заняться?