Гурышев. Да и угонщик бы попристойней одеться озаботился. Что за отброс, товарищ лейтенант, лексус ведет… тут же ведь свистнут и тормознут. Как ни верти, а такой рваниной только хозяин руль крутить может.

Анастасия. Из людей искусства он, думаю. Они за собой не особо… я об отмеченных Богом говорю.

Гурышев. Я с дырой на боку не хожу, нижнее белье меняю, типичный человечек, которого Бог не поцеловал.

Анастасия. Забавный ты мой и любимый… корабль, что носом в волну.

Гурышев. Затопит меня?

Анастасия. Прорвешься.

Гурышев. Сквозь плеск воды до меня… не ослышался.

Вслед за шагами распахивается дверь и в комнату заходит долговязый, напряженный, довольно древний Петр Игоревич Гурышев; с ним пожаловала полувековая, подстриженная под мальчика Елена Константиновна Лыбова.

Гурышев. Чего, отец? Оленя выслеживаешь? Натянутый весь какой-то.

Анастасия. Не тесть, а струна.

Гурышев. И кто же на ней, ты думаешь, играет?

Петр Игоревич. (Лыбовой) В тебя струю яда он выпустил.

Лыбова. Основной перепалки нам не миновать, но разогреваться перед ней мне не хочется.

Петр Игоревич. Нравственные установки он топчет! Отца ни во что! Про оленя тут брякнул…

Анастасия. Олень и его выслеживание на высмеивание, по-моему, не похожи. Дело по всей своей сути мужское, ума и физической готовности требующее – оленя увидели и острым наконечником к нему.

Петр Игоревич. Копьем?

Гурышев. Из ружья и трясущийся старик с пяти-шести выстрелов подстрелит.

Анастасия. У вас, конечно, копье. В единственном точном броске у вас шанс.

Петр Игоревич. У меня тоже воображение есть. Муж и жена были художниками и за их художества их к ответу призвали!

Анастасия. Кто?

Петр Игоревич. А ты кого сейчас рисуешь?

Анастасия. Никого.

Петр Игоревич. Не уродуешь никого и то людям польза… рисовала бы рыболова, он бы с рыбьей головой у тебя получился. Рисовала бы человечью, но она больше рыбью бы напоминала!

Анастасия. (Гурышеву) Это у него юмор?

Гурышев. Его предел в этом смысле очень близок к нулю. (Лыбовой) Целуется-то он сносно?

Лыбова. Мне противно вас слушать.

Гурышев. А мне противно вас видеть. Не вас, а вас вместе с ним. Ему бы у мамы на кладбище скорбно сидеть, а он с вами в комнате закрывается… и всю пенсию на вас спускает. Катька сказала, что в день пенсии ты ей привычную сумму в ладонь не вложил.

Анастасия. Девочка даже работать вызвалась. На морозе, между прочим.

Гурышев. Когда с температурой сорок рухнет, я тебя к ней подведу.

Анастасия. Сами же вы к ней не подойдете. Что вам теперь внучка, в лихорадке мечущаяся.

Гурышев. Он и у гробика ее постоять минутку не выкроит. Похороним мы ее рядом с бабушкой. Место для него предназначалось, но теперь я его туда не опущу.

Анастасия. Про дочь ты так не говори. Перехватил ты несколько. Если она заболеет, то обязательно выздоровеет.

Лыбова. В доме, где говорят такие вещи, добрый ангел не появится и беду не отведет. На собственную дочь не бояться накликать… в ком-то червоточину поискать надо, а в вас она во весь ваш размер. Я вас жалела, но сейчас, чувствую, как рукой сняло.

Гурышев. (Анастасии) У нее к нам жалость, оказывается, была.

Анастасия. Из-за чего?

Гурышев. Из-за квартиры.

Анастасия. Из-за нашей квартиры?

Петр Игоревич. Из-за моей!

Анастасия. Квартира-то ваша, но в ней и мы с дочерью живем. Нам в ней тесновато, но жалеть нас… вы чего к нам пришли? О чем нам сказать?

Гурышев. Мне думается, наш с тобой кошмар реальностью сейчас станет. Анастасия. Квартирный кошмар?

Гурышев. Конечно!

Анастасия. Мы опасались, что после его смерти квартира может ей отойти, но он еще жив. Раньше его смерти наследница в права не вступит.