– Возрадуйся, друг мой любезный! Не зря говорят, что живущие на священном Парнасе Музы, мысли богатство и вдохновение поэту даруют и любят его: как прекрасен из уст его льющийся голос! Если горе душою овладеет, если кто сохнет, печалью терзаясь, стоит ему лишь песню услышать служителя Муз, песнопевца, о славных подвигах древних людей, о блаженных богах олимпийских, и тут же забывает он о горе своем; о тяжких заботах больше не помнит: совсем он от дара богинь изменяется. Ты знаешь так много песен, восхищающих душу. Спой же нам песню, по своему выбору, но обязательно про овеянных славой героев – детей и потомков бессмертных богов и жен, рожденных для смерти. Радуйтесь, славные дочери Зевса, даруй нам певец прекрасную песню!

И вот запел под кифару иолкский аэд, ведущий свой род от влекущих скиталицу – душу к священному свету Муз Пиерид и от вождя их бессменного Аполлона, а все остальные с уважением его слушали молча.

Аэд был давно на постоянной службе у царя Пелия и знал, что ему сейчас петь. Он пел о муже сокрушительной силы, прославленном истребителе чудовищ Геракле, герое, увенчанном за великие подвиги немеркнущей в веках славой.

Царственный отпрыск Тиро и Посейдона все время незаметно наблюдал за племянником. Видя, как преобразился раскрасневшийся Эсонид, Пелий опять, не замечая этого, долго тер темное пятно на лице, оставшееся на всю жизнь от лошадиного копыта.

Пелий думает, как извести Ясона

После пышного пира все дружно спать уклонились, чтобы сладкими сна безмятежного насладиться дарами. Явился Гипнос и к Пелию, но даже с помощью своего усыпляющего жезла, алого мака и полного рога со снотворными соками долго не мог его усыпить. В отличие от большинства мрачных детей черной Нюкты Гипнос обычно спокоен, тих и благосклонен не только к бессмертным богам, но и к бессильному, жалкому роду людей, для смерти рожденных. Ночного времени благостный Усладитель, в раздумье огладил свое черное одеяние с тусклыми серебряными звёздочками, поправил на голове венец из алых цветов мака и на сумеречных крыльях улетел обратно в свое сумрачное жилище в пещере на Киммерийской земле, расположенной на краю мира, на самом севере Ойкумены, куда не попадают лучи яркого солнца.

Когда Гипнос от Пелия улетел, царь, чтобы только заснуть, пытался некоторое время думать о боге сна и тихо, очень медленно себе шептал:

– В царстве Гипноса не слышно птичьего крика, там нет и собак, лаем тишину нарушавших. Там ни скотина, ни зверь, ни звука не могут издать, людских там нет разговоров. Звенящая тишина там царит, как в моей спальне. Там на прекрасной кровати из кипариса на эбеновых ножках с пуховым и сумрачным ложем почивает сам Гипнос. И, окружив главное сна божество, все три Онира сонно лежат и сновиденья, которых столько, сколько колосьев на ниве, листьев в лесу иль в пустыне песка…но ни одно из них не хочет меня посетить.

Пелий оставил все попытки заснуть и стал думать, о том, что ему не давало покоя – что делать с новоявленным племянником, и он тихо беседовал с милым сердцем:

– Я горжусь своим умением решать самые трудные задачи и находить выход из кажущихся безвыходными ситуаций. Но тут я в большом затруднении. Конечно, можно подстроить такой несчастный случай, чтобы Ясон погиб… На пиру я увидел, что пить он не умеет и можно его сильно напоить неразведенным вином, а потом откуда-нибудь столкнуть, например, с крыши на твердую землю или из лодки в зыбкую воду. Но случай слеп, с упорством диким тешит свой жестокий нрав: то одному дарует удачу благосклонно, то – другому. Один, особенно пьяный, может, со скалы упав на камни, отделаться одними синяками, а другой на ровном месте поскользнётся и что-нибудь себе сломает. И потом его два дяди Ферет и Амифаон… как не вовремя они здесь сейчас появились… дерзкие, они мне посмели намекнуть, чтоб я Ясону власть передал в Иолке в течение года. С тем, что Эсон не претендует на престол, они вроде смирились, а вот вновь обретенного племянника хотят видеть царем.