***

После этого ночного разговора прошло всего несколько дней и теперь визжание пил и стук топоров стал настолько привычен, что на это никто и внимания не обращал. Работа начиналась затемно, затемно и заканчивалась, стихая только лишь на обед.

Когда в начале октября внезапно ударил морозец и запорошил первый настоящий снег, стойбище уже выглядело как небольшой городок. Пяток рубленых изб да столько же землянок были почти готовы, только и оставалась-то сложить в них печи из камня, либо чувалы и живи. В первую очередь, кроме бани, был построен амбар. Он хоть и был с виду неказист, однако не протекал и теперь в нем хранился весь груз. Поселение было огорожено двухметровым тыном с воротами, выходящими к реке и двумя смотровыми вышками.

Получилась вполне себе добротная заимка, в которой можно было не только перезимовать, но и в случае чего укрыться от воинствующих кочевников-тунгусов, частенько рыскающих в этих местах.

Внезапно на заимке появились националы. Они подобострастно улыбались, угодливо заглядывая казакам в глаза говоря: «Рус корошо. Намак тоже корошо. Намак кланяться велел. Подарок дарить Намак воевода прислал».

Оказалось что заимка, ставшая в будущем новым острогом, была возведена на землях остяцкого князя Намака, весьма лояльно и дружески настроенного к русским властям. Он и его люди одними из первых присягнули русскому царю, приняли православие и безоговорочно платили «ясак» в российскую казну.

Сам князь Намак в эту осень с первопроходцами не встретился. По словам послов, племя кочевало в верховьях реки Малый Кас, за десятки верст от заимки, возведенной на его землях. Однако, неведомо как, прознав об отряде, посланном аж самим воеводой князем Куракиным, гонцов своих с подарками, Намак в отряд прислал.

– Вот же нехристь узкоглазая. – Расхохотался Черкас. – И как узнал только?

– Как узнал? – Андрейка Фирсов, присутствовавший при разговоре, удивленно вскинул голову. – Да его люди давно уже следом за нами идут. И сам Намак наверняка где-то рядом отирается. Никогда еще его племя не кочевало дальше ста верст от Кети.

После того ночного разговора у костра в устье Иртыша, смекалистый Андрейка понравился Албычеву и он теперь держал его при себе и частенько прислушивался к его советам.

– Как думаешь, зачем посольство с дарами Намак к нам прислал? – Поинтересовался он.

– Так знамо дело зачем. Вынюхать все, про отряд. А потом Намак Чеботаю обо всем и доложит. – Не моргнув глазом выпалил Андрейка.

– Воеводе Челищеву, что ли?

– А то кому же? – Мы когда в Кетском ночевали, я с дружками в кружало ходил и разговор слышал. Будто Чеботай очень не рад, что мы к Енисею идем. Это выходит, говорит он, мои ясачные волости теперича другим достанутся? Так не бывать этому, говорит. Костьми лягу, говорит, а земли те не отдам. Сам-то я от Чеботая таких слов не слышал, но люди зря не скажут. Наверняка это он и послал по нашему следу людей Намака.

Вечером того же дня отправляя в Тобольск гонца к воеводе Куракину, Албычев писал, что вопреки задуманному плану экспедиция дальше двигаться не сможет, а потому принято решение – зимовать в верховьях реки Кети. Он не только описал место вынужденной стоянки, но также отправил Куракину план поселения и просил разрешения именовать новый острог Намакским.

Чтобы лишний раз подчеркнуть уважение к коренному населению, Петр Албычев именовал новый острог в честь их вождя Намака. Однако где-то там, в чиновничьих переписках между Тобольском и Москвой, кто-то из писцов, дьяков или подьячих совершит описку и в Москве, в Приказе Казанского дворца, новый сибирский острог будет записан как Маковский.