И он снова закряхтел, а воин не совладал с гневом. Лезвие, не найдя препятствия, вошло в податливую шею, разорвало жизненные нити. Кровь забурлила в свежей ране, а Ашан остался пораженным.

Сокрытое зло?

Он многое слыхал, да только о Камнеграде боялись говорить. Его сила была велика, почти сравнима с белоградской, и мало кто желал тягаться с нею. Похоже, бродяги не врали. Тогда что ждет Ашана?

Старый лис даже перед смертью оставил ему загадку.

Ярость снова заклокотала в горле, принося на язык привычный солоноватый привкус. И Ашан не сдержался. Знал ведь, что проклятье высвобождать опасно. Но это помогло спасти жизни многим.

Только сам он…

Глаза привычно заносило красноватым маревом, а тело ломало. Резкая, оглушающая боль ворвалась в сознание, заменяя все остальное, а затем… пришло затишье. Та тишина, которая бывает в мыслях не у него, Ашана, а у того – проклятого.

И запах крови…

Кинжал, услужливо лежавший в руке, раз за разом входил в податливую плоть. Резал, рвал, вонзался… А теплая жижа омывала руки воина, смывая с них содеянное.

И остановиться не хватило бы сил, если бы не…

– Командир…

Еще рывок, еще рана…

– Командир!

Чья-то сильная ладонь схватила воина за плечо, и пелена спала. Ашан с ужасом воззрился на то, что оставил его гнева, когда услышал:

– Элбарс зовет тебя.

Степняк не взглянул на брата. Понимал, что тот опасается его гнева. А ведь жажда крови еще не утихла…

Он глубоко вздохнул и вышел из зала.

Коридоры в замке длинны и узки, и в заулках гуляет стылый ветер. Дуновение – и запах гари оживает, а за ним будится и другое.

Ветер совсем распоясался в эту ночь…

Ашан миновал несколько проулков, пока не вышел к главной лестнице. Озаренная огнями войны, она была освещена так ярко, что воин не боялся споткнуться. Тридцать пять ступеней – каждая из белого камня. И почти на каждой остановилось сердце степного воина. За что? За дряхлого старика, не способного сдержать алчность?

Ашан сурово свел брови и вышел на свет.

Кричать уже перестали. Испуганные стайки осиротевших мальцов жались к стенам домов, уцелевших от огня. Дети обнимали друг друга, пытаясь ненадолго сохранить тепло тощих тел. И командир с болью закрыл глаза.

Невинные, они всегда больше страдают в войне. А ведь когда-то и он жался к брату, сберегая жалкие крохи тепла…

Ашан подошел к Элбарсу, указав едва заметным движением головы в сторону детей:

– Я был таким же когда-то. Пригляди за ними, пока меня не будет.

Но брат словно бы не слышал его, с ужасом разглядывая кровавые брызги, которые украшали одежду воина. Осознание читалось в глазах Элбарса. Осознание и страх. А потом он попросил:

– Не буди больше эту силу, брат. От нее не спастись. Не знаю, что заставило тебя, только ты не ведаешь, что творишь… Народ Степи не зря боится проклятья! Оно медленно пожирает душу, пока не оставит ничего живого. Ничего от личины человека, понимаешь?

– Не буду, – сухо пообещал Ашан. – В этот раз не мог по-другому.

Брат кивнул, уточняя:

– Сам-то куда?

– Я возьму с собой с десяток воинов, Элбарс. Поведу их на границу Княжеств – туда, где начинается Камнеградское. Старый поганец рассказал о брате – будто жив он. Нужно проверить…

– Нельзя сразу на Камнеград. Дорога через лес лежит, а час нынче поздний. Да и братья устали. Похоронить бы своих…

– Этим займетесь вы.

Ашан не слушал, он знал: Элбарс все сделает правильно. Доверял ему, как себе, а потому упросил:

– Я должен кое-что разведать. Белый Князь со страхом говорил о Земле Лесов. Упомянул о зле, что ждет там степняков. Чуял, собака, верную смерть. Вот и брехал, – воин на мгновение застыл, прогоняя прочь отголоски памяти, – Я пойду первым. И коль мне суждено сложить голову в Лесах, так моя история погибнет вместе со мной. До этого путь в Княжество Тура закрыт. Ничего не бойся, брат. Жди меня здесь десять дней и десять ночей. Не приду – уноси дары лесные в Степь на радость темнооким женам. Женись. И почитай меня как усопшего. И лей слезы, брат, потому что грудь моя уже не дышит.