– Который из вас Акиндин еси! – крикнула она, выскочив на середину избы. – Ты?!

Голос у ватаманши был резкий, звонкий, неприятный, хотя внешностью Господь её не обделил. Высокая была девка, стройная, лицо отличалось правильностью черт – тонкие брови, высокий, но не чрезмерный лоб, обрамлённый каскадом чёрных распущенных волос, прямой тонкий нос. Акиндин, недовольно морщась, выступил вперёд, встал с нею рядом.

– Ты, стало быть, ромеев воевать задумал?!

– Я!

Марья быстро, но с пристальным вниманием оглядела его с ног до головы. Добрый удалец, и статен, и в плечах широк. И держится гордо, не склоняет головы.

– С тобой иду! – выкрикнула внезапно молодица. – Надоело людям моим свиней у смердов галицких угонять да голытьбу сию стрелами калёными потчевать. Жаждут дальних походов!

– И мои такожде[69]! – поддержал Марью Смолята, бывший соратник князя Ивана, ныне выбранный в сотники.

– И мои!

– И мы идём!

– И нам без добычи негоже оставаться! Не хуже прочих! – раздавалось со всех сторон.

Неожиданное вмешательство женщины решило исход совета. Большинство ватаманов и сотников поддержало Акиндина. Только некоторые старые берладники продолжали сомневаться, но и они в конце концов под напором Марьи и своих молодых сотоварищей сдались.

…Походы свои берладники готовили быстро. Собирались в условленном месте, конные и пешие, когда надо, грузились на струги или на конях выступали посуху. Припасы большие с собой не брали, рассчитывали на добытки в разоряемых сёлах, зато поводные вторые кони были у них всегда. Быстрый конь – главная ценность, главный помощник в лихом стремительном набеге.

Несколько дней спустя выступила разноцветно наряженная кто во что рать на юг, в места, где быстротекущий Сирет вливается в многоводный Дунай. Баданы[70], бехтерцы[71], кольчуги, латы, шеломы[72], мисюрки[73] покоились покуда в обозе. Но едва нескладное свиду войско переправится через Дунай на наскоро сколоченных плотах, засверкают доспехи на плечах, заблестят на головах шеломы, заиграют на солнце стальные наконечники острых копий. И начнётся стремительный ярый набег.

…В эти же самые дни в другую сторону от Берлада, на север, нахлёстывая скакуна, мчался галопом вершник. Вёз он в Галич зашитую в кафтан писанную на клочке бересты грамотицу. И уже в Понизье, в Черновицах, тайно собирал князь Ярослав Осмомысл дружину.

Славно потешились в Добрудже и Лудогории берладницкие удальцы. Брали они штурмом укреплённые городки, налетали вихрем на болгарские и валашские сёла, угоняли скот и коней. Грабили купеческие ладьи, отбирали у вельмож дорогие одежды и ценности. Сопутствовала берладникам удача, лишь кое-где в городках оказывали им слабое сопротивление немногочисленные ромейские гарнизоны. Не ожидая с этой стороны нападения, император Мануил увёл большую часть войск в Сербию и Далмацию[74], где сейчас шли ожесточённые бои между Ромеей и уграми. Опустошённые после лихого набега, лежали придунайские области империи, неоткуда было Мануилу ждать подвоза продовольствия для своего войска. Выходило так, что на руку уграм сыграли берладники. Но о том удальцы не думали, набег был их стихией, «за зипунами» готовы были они ходить хоть на край света.

Возвращались назад довольные, обременённые добычей, на тех же плотах перевезлись через Дунай на родную Берладскую сторону. Вот уже и Текуч прошли, уже и пристани Берлада неподалёку.

Акиндина хвалили наперебой, казалось многим, вот он, вождь их, главный ватаман. А что – и умом не обделён, и силушкой Господь наградил щедро. И храбр – первым лез на крепостные стены, врывался в городки через проломы. Многие вспоминали князя Ивана – тот тоже хоробр был и отчаян, да токмо неудачлив. К Акиндину же воинское счастье будто само липло.