Иван Иваныч, узнав про эту волокиту, заглянул к своему соседу по дачному городку. Автандил Архимедыч был явно расстроен, печально цокал языком. Иван Иваныч молча протянул ему крошечный замшевый кисет, развязал тесёмку. На зеленовато-бежевой тряпице сверкнула разноцветными лучами горстка алмазов. «Вах!» – вырвалось у Цинандали, глаза его загорелись восторгом.

– Вот, возьми, Архимедыч, чтобы лётчики отстали. На монумент. С лыжин отколупнул. Влепи их, куда следует. Пусть людям светят!

Роман «Лыжня» Иван Иваныч задумал давно, в те дни, когда скользил на лыжах, направляясь в столицу. На ночёвках он вспоминал о своём трудовом пути, о встречах с красавицами-односельчанками на прополке капусты или же в колхозном клубе на танцах. Там он познакомился со своей первой женой, а затем и со второй. Всем они были хороши, однако недаром в народе говорится: первый блин комом, а второй – с изломом. Только третья жена стала настоящей любовью и верной соратницей, с которой рука об руку можно бежать и бежать по лыжне жизни.

Потом, в романе, он воспел поразивший его сердце момент их первой встречи. Это случилось на утренней планёрке в правлении: он, молодой председатель колхоза, вдруг заметил в своём кабинете юную статную агрономшу, которую направили к ним по распределению из городского сельхозтехникума. Всё произошло в точности, как и с его героем Бурмистровым в романе «Лыжня»: Иван Иваныч, к удивлению земляков, неожиданно прервал свою обычную деловую речь и заговорил стихами. Принялся в рифму давать задания по уборке овощей, заготовке сенажа и ремонту оборудования, – а сам при этом глаз не мог отвести от величавой фигуры красавицы, пышной, как весна, копны её золотистых волос, веющих то ли духмяным разнотравьем, то ли импортным шампунем. С тех пор всегда, в присутствии этой влекущей молодицы на утренних планёрках или на вечерних пятиминутках, Иван Иваныч невольно переходил на стихи. Чаще всего это была лирика, но порой он выступал в сатирическом жанре, с помощью которого обличал отдельных нерадивых работников. Как бы то ни было, но в соседстве со своей новой музой он уже никак не мог обойтись без рифмы.

Впоследствии, по выходе романа в свет, литературный критик Николай Квасницкий писал в статье «Духмяная обоюдность», напечатанной «Общаком», что образ председателя колхоза Бурмистрова по своей выразительности превосходит всех подобных героев современной прозы как в минувшем, так и в текущем столетии. «Главный герой отказывается от своего председательского особняка, уступая его многодетной семье рядового труженика. Хотя его молодая жена и недовольна этим, он, как человек долга, убеждает её в своей правоте. Какой необычный поступок в наше пресловутое рыночное безвременье! Читая „Лыжню“, я думал только одно: вот бы таких людей, как этот персонаж, да в наше правительство, которое не знает жизни на земле, не ведает чаяний трудового народа».

С особым восторгом критик выделяет тему любви, развёрнутую в романе с кустодиевской живописной мощью и с толстовским эпическим размахом. Он приводит полюбившийся ему отрывок, пронизанный несравненной поэзией жизни: «…И ему несказанно и непереносимо возжелалось зарыться с макушкой в обжигающе жаркий сугроб её натянувшейся до стонущей виолончельной струной ядрёной, молодой стати, погрузиться в духмяные волны этих пышных, как весенние луга, золотых волос и раствориться в этой пленительной обоюдности без малейшего остатка, словно растворимый кофе в бурлящем кипятке чувства».

Вскоре «Лыжня» вышла отдельной книгой в известном издательстве «Сеча», сумевшем в яростной конкурентной борьбе добиться этого почётного права. Маститый литературный критик Тигран Аннигилевич оперативно сопроводил роман предисловием и послесловием. В первых же строках испытанный знаток словесности, ещё до рыночной эпохи перешедший в своём служении литературе на рыночные отношения, дал щедрую, как предоплата, оценку творению самобытного прозаика: «Я полагаю и даже, более того, утверждаю, что этому роману, который видится мне началом многотомной эпопеи о нашем Времени, суждено войти в долгую, благодарную память русской прозы. Разумеется, пока неизвестно, продолжит ли писатель своё повествование, однако его эпический замах столь неудержим, что вряд ли дело ограничится рамками одной книги. Несмотря на это, со всей ответственностью заявляю: и сама по себе „Лыжня“, по своей густой эстетической и художественной ценности (хотя где-то её стилистика для меня, выросшего, так сказать, на городской классике, неприемлема), представляет собой вполне законченное произведение, дающее новую точку отсчёта на бытие как мира в целом, так и нашей с вами страны. Вслед за Шолоховым и Гроссманом, Алексеем Толстым и Константином Симоновым у нас появился новый могучий летописец – Иван Бухвостов».