Дальнейшие события в доме развивались ещё стремительнее. Соседи известного округе своими уродливыми выходками Водкина Пал Палыча, который мог одной левой уложить на лопатки бутылку сивухи и быть ни в одном глазу, жили, как на вулкане. Всякий раз с приходом к нему очередных гостей с улицы мужчины подъезда, на пятом этаже которого его покойная жена когда-то получила квартиру, объединялись, надевали красные повязки и дружно выходили на очередное круглосуточное дежурство. По этой причине они все были посвящены в члены «Народной дружины» и даже получили соответствующие удостоверения в участковом пункте милиции.

Более того, ни на одном предприятии города, где Пал Палыч числился слесарем, его также долго не держали. Месяц— два, от силы полгода, и его фотографию с чувством тревоги за производственные показатели переносили из одной доски «Позора» на другую, куда он по привычке переселялся, как на постоянное место жительства.

Григорий Иванович был тоже немало наслышан о подвигах (в кавычках) этого большого любителя спиртного и всегда предостерегал своего Кузю во избежание неприятностей не вступать с ним ни в какие контакты. Но невидимый домовёнок, как известно, был не из робкого числа и однажды попросил своего хозяина пойти ва-банк.

И вот, когда общее собрание жильцов дома, наконец, решило ходатайствовать в соответствующие инстанции о выселении гражданина Водкина из квартиры, Григорий Иванович приобрел в храме икону Божьей матери, лампаду со свечками, а в магазине – портативный диктофон. Первая психическая атака на Пал Палыча началась в редкие часы его нахождения вне подпития. Рано утром в квартиру тихо постучали. В предвкушении похмелья, которое снилось ему всю ночь, он радостно подскочил с кровати и заглянул в холодильник, но водки там не обнаружил. «Ничего, сбегаю, были бы деньги», – подумал он и открыл двери. На пороге в обрамлении горящих свечей стояла икона с изображением скорбящей женщины и младенца на руках. Откуда-то из темноты лилась сладострастная молитва:

«…О милостивая Мати Божия, коснись сердец их и скоро возстави от падений греховных, ко спасительному воздержанию приведи их.

Умоли Сына Своего, Христа Бога нашего, да простит нам согрешения наша и не отвратит милости Своея от людей Своих, но да укрепит нас в трезвости и целомудрии…»

Заворожённо слушая молитву, Пал Палыч беспрестанно крестился и что-то шептал себе под нос. Слабые лучики едва освещали его испуганное и потому до неузнаваемости побелевшее лицо. По завершении Божественной песни свечи, словно по дуновению ветра, самочинно погасли, а когда глаза немного адаптировались к отсутствию света, исчезли вместе с иконой вовсе.

«Никак сам Бог ко мне приходил!» – подумал Пал Палыч и захлопнул двери. Последующие за этим событием дни и ночи прошли для него в мучительных раздумьях. Несмотря на тяжёлые внутренние позывы выпить к рюмке он так и не притронулся. Видимо, убоялся кары Божьей за грехи свои.

Вторая психическая атака на Пал Палыча началась ровно через неделю. Теперь пришло время испытания искусом. Поздно вечером в дверь опять постучали. «Наверное, дружки», – мелькнуло в его голове, и он спрятался под одеялом. Но стук продолжился и через какое-то время Пал Палыч рискнул всё же выйти.

– Кто там? – прежде спросил он.

За дверью упорно молчали, а затем неожиданно ответили:

– Сто грамм.

Эти заветные слова, которые раньше он слышал почти ежедневно, едва не сбили с толку его воспалённое сознание, и он, немного подумав, толкнул ручку от себя. Возле самого порога, на полу стояли початая бутылка водки и гранёный стакан. Бутылка вдруг взмыла вверх, наклонилась и перелила часть жидкости в меньшую ёмкость. У Пал Палыча затряслись руки и сами потянулись к стакану. Но тут, о чудо, из темноты послышалась та самая молитва, которую он слышал совсем недавно и под её пение отчаянно крестился перед иконой Божьей матери. Оба сосуда снова взлетели и грохнулись на пол, разлетевшись на мелкие осколки. Водка растеклась в стороны, издавая зловонный запах спиртного. Пал Палыч вздохнул и закрыл двери.