– Не то чтобы мне сильно хотелось вай-ком, но нельзя сделать другой? Новый? Который не был ни у кого под кожей?

– Наши ресурсы не безграничны. Скоро родятся дети, вай-комов и на них-то уже не хватает – корабельщики с трудом находят материалы, чтобы сделать еще. К тому же использованный ребенку отдавать нельзя – со временем он начнет выходить из строя.

Ковыряюсь в металлической застежке, пытаясь снять эту проклятую штуковину.

Док дергается, но не останавливает меня. Вместо этого он говорит:

– Эми, тебе нужен вай-ком. Либо бери этот, либо будем вживлять.

– Вы не можете меня заставить… – начинаю я.

– Я не могу, – перебивает он, – но Старший сможет. И мы оба считаем – ты и сама знаешь, – что у тебя должна быть возможность позвать на помощь, если…

Моя рука застывает. Если.

Космос побери. Он прав.

Док кивает, довольный тем, что я не собираюсь срывать браслет и выкидывать его.

– В общем, я просто хотел отдать его тебе. Дай знать, если… если что-нибудь понадобится. – И он, выйдя, запирает за собой дверь.

Но я остаюсь на месте, замерев, словно опять оказалась вморожена в стеклянный гроб и лед сковал мне сердце.

«Космос побери» – это их фразочка.

Я не одна из них.

Пусть у меня на запястье вай-ком, но я не одна из них.

Нет.

Нет.

До меня доходит только спустя несколько секунд.

– Мы… остановились? – Смотрю в глаза всем корабельщикам по очереди, бессмысленно ища намек на то, что это неправда, но мрачно сжатые губы Мараи слишком красноречивы.

Ох, зараза. Как я скажу Эми такое?

– И давно мы стоим? – Голос истерично срывается, но я ничего не могу поделать.

– Мы… не знаем точно. Довольно давно. Возможно, со времен Чумы. – Мараи кусает – губу.

– Никакой Чумы не было, – машинально говорю я. Она знает; просто ей привычней называть сумасшествие, которое разразилось много поколений назад, Чумой, поддерживая ложь, на которой покоятся основы системы Старейшин.

Позади меня продолжает стучать сердце корабля: «жжж, бам, жжж».

– Как мы можем не двигаться? – спрашиваю я. – Ведь двигатель работает. – Даже я сам слышу, что голос мой звучит отчаянно, как голос ребенка, который отказывается поверить, что сказки, которые ему рассказывали, неправда.

– В общем, мы начали перенаправлять энергию с тех пор, как появился первый Старейшина. Одной солнечной лампы уже не хватает.

Заставляю себя посмотреть Мараи в глаза.

– Так где мы?

Мараи встряхивает головой, удивленная вопросом.

– То есть?

– Как далеко мы сейчас от Центавра-Земли? Если мы не двигались целых… много лет, значит, наши планы на приземление как минимум неточны. Так на каком мы расстоянии?

– Мы не знаем, – говорит Мараи. – Мы не можем сейчас заниматься планетой. Нам нужно поддерживать жизнь на «Годспиде».

От властности в ее голосе – она только что отдала мне приказ – меня коробит.

– Мы поступим так, – командую я. – Один из вас займется навигацией. И только навигацией. Если мы поймем, сколько осталось лететь, то будем знать, какого масштаба нужен ремонт. Может, нам удастся запустить двигатель хоть как-нибудь, чтобы доковылять до планеты. Возможно, позже нам придется обсудить более жесткие меры. – Я перевожу взгляд на Мараи. – Но нам придется подумать о том, как заставить корабль добраться до Центавра-Земли.

Второй корабельщик Шелби открывает рот, чтобы заговорить, но Мараи жестом останавли-вает ее.

– Я сама этим займусь, – говорит она. – Но сначала мы хотим обратиться к тебе с просьбой.

Просьба таким тоном кажется больше похожей на требование, но я все равно киваю.

– Мы хотим, чтобы фермеров вернули на фидус.

Сую руку в карман. Мгновение спрашиваю себя, не знает ли Мараи, что я так и ношу с собой провода от фидусного насоса, которые Эми вырвала три месяца назад.