Не могу.
И вообще все надо было начать не так, не так, а рассказать, как мы писали друг другу книги через века, как наши книги вертели судьбами, меняли историю, губили и создавали миры. А потом мы поссорились, а из-за чего, уже не помню. Это было через века, через тысячелетия, когда мы уже забыли, кто мы, и что мы. И нет, это надо писать наши истории, каждую инкарнацию, как мы все больше забывали, кто мы, как то, что раньше было уверенностью, становилось предположением, смутным предчувствием, красивой легендой, потом и вовсе – ничего не значащей чепухой, которая терялась за курсами валют и взносами по ипотеке. Как мы писали друг другу по привычке, как эта привычка сошла на нет, как мы встретились в каких-то там веках, уже не узнавая друг друга, мы были врагами, я послал своих людей убить её, когда на пороге моего дома (ночь, скрип фонаря, звонок) появился человек с книгой…
…она оказалась не права. В нашу единственную встречу на ней был бежевый костюм. Почему-то.
Может, разные реальности.
Может, в той реальности с синим платьем мы успели чуть больше, чем увидеть друг друга мельком…
Мой день
– …задание вам.
Выжидающе смотрю на инспектора.
– …у кого-то три. Найти. Обезвредить.
Не понимаю.
– Ч-чего… три?
– Не догадываетесь?
Хлопаю себя по лбу. Догадываюсь.
– А… как найти?
– Наблюдайте, друг мой, наблюдайте… собирайте слухи, сплетни… разговоры…
– Но… это точно… что у кого-то три?
– Кто знает, друг мой, кто знает…
…это было уже потом….
Сегодня его день.
Поэтому будет кофе со сливками.
Бегу к холодильнику, проверяю, есть ли сливки, а то он обидится.
Нет, не так…
«Сегодня мой день», – говорит он.
Самое интересное, я даже не знаю, кто он.
Потому что никакого его быть не должно.
Тут.
В моей голове.
Кажется, вот так вот это и начинается. Это. После которого будет палата с мягкими стенами.
«Не будет», – говорит он.
И повторяет:
«Сегодня мой день».
Он позволяет мне встать и заварить кофе. Но настаивает, что будет пить кофе со сливками. Он позволяет мне одеться. И позавтракать. Еще удивляется, ничего себе яишенка, киваю, это Щедрый Барин называется, с грибочками, с сальцем…
«Ну, пошли», – кивает он.
Настораживаюсь, отвечаю:
– Э-э-э…. а мне на работу надо…
«Ты чего вслух-то, ты со мной и мысленно говорить можешь…»
– Так мне…
«Ты не понял? Сегодня мой день».
– И?
«Сегодня я на работу пойду».
Пытаюсь что-то возразить, что мой начальник не поймет, он фыркает —
«Нету твоего начальника».
Мне не по себе.
«Завтра… завтра будет. Ну, пошли».
Мы идем. Зачем мы идем в сторону аэродрома, спрашиваю я себя, зачем, зачем, зачем мы идем в ангар, зачем лезем в самолет, а где летчик, летчика-то нет, мы как…
Идем в кабину.
Понимаю.
Спрашиваю:
– Ты… ты летчик?
Он отвечает, но как-то уже не словами, а по-другому.
Сжимает штурвал.
Не я сжимаю.
Он.
Вдавливает в кресло.
Небо несется навстречу…
…беру сливки, он одергивает меня:
«Сегодня твой день».
«А»?
«Твой день… пей свой кофе…»
Догадываюсь:
«И… на работу?»
«Ну конечно, а куда же…»
Сжимается сердце. Как-то не по себе становится от того, что у меня отобрали небо…
«Небо будет завтра» – говорит он.
Осторожно спрашиваю:
– Обещаешь?
«Клянусь».
Она целится в меня, уворачиваюсь, вр-р-решь, не возьмешь…
Он убьет меня.
Если достанет.
Я тоже убью её.
Если доберусь.
Её зовут Элизабет.
Её самолет машет крыльями – слабехонько-слабехонько, плохонький самолет, не чета моему. Она доберется до моего самолета – она так думает, не доберется – так думаю я.
Поднимаюсь выше, еще выше, она за мной не поспевает, врешь, не возьмешь…
Сегодня мой день.
И её.
Её зовут Элизабет.
Её зовут Элизабет.
Я уже знаю, что это она.
Я слышу её шаги. Там, на лестнице. Я уже знаю, что она свернет в мой кабинет, наивная, думает, я храню чертежи в кабинете…