Мерлин зеленел от зависти и досады, что тоже доставляло мне немалое удовольствие. Одно только было для меня непонятно: никто не просил моего автографа. Я говорил даже по этому поводу с Кларенсом. Но, Боже мой, чего мне стоило объяснить ему, в чем тут дело! Поняв, наконец, о чем я говорю, он сказал, что во всей стране, никто, кроме разве десятка монахов, но умеет, ни читать, ни писать. Во всей стране! Подумайте только!

Было еще одно обстоятельство, которое смущало меня несколько. Весь собирающийся сюда люд, конечно, ждал от меня нового чуда. И это было вполне естественно.

Приятно иметь возможность похвастаться своим далеким домашним, что видел собственными глазами человека, которому повинуется небо, приятно повеличаться этим в кругу своих соседей и возбудить в них зависть. Но насколько увеличатся все эти удовольствия, если удалось еще увидать и чудо, совершенное таким удивительным человеком. Настроение было повышенное и напряженное. Имелось еще впереди затмение луны, и я знал число и час его, но до него еще было очень далеко – два года. Я дал бы ему прекрасные привилегии, если бы оно поторопилось, так как на него был теперь большой спрос.

Очень было досадно, что оно произойдет тогда, когда никто им не сможет воспользоваться так, как воспользовался бы я тепёрь.

Если бы оно должно было быть через месяц, я сумел бы провести время до него и подготовить всех к новому великому чуду, но теперь я не видел решительно ничего, на что мог бы рассчитывать, как на подспорье моей репутации. А между тем Кларенс уже не раз говорил мне, что Мерлин возбуждает народ против меня, называет меня шарлатаном, который только обманывает людей, и не может сделать никакого чуда. Нужно было действовать, и я обдумывал план.

Пользуясь данной мне властью, я заключил Мерлина в башню-в то самое подземелье, в котором сидел сам. Затем я возвестил через герольдов с барабанным боем, что буду занят две недели разными государственными делами, а в конце этого срока я в одну минуту сожгу каменную башню Мерлина огнем с неба. И пусть остерегаются все, распространяющие обо мне дурные слухи, а также и слушающие их. Кроме того, предупреждаю всех, что только это одно чудо намерен я совершить пока, если же оно окажется недостаточным, и будут снова роптать, я превращу всех недовольных в лошадей и заставлю их работать. Спокойствие восстановилось.

Я отчасти посвятил в свою тайну Кларенса, который должен был помогать мне в работе. Я сказал ему, что чудо, которое я намерен совершить, требует некоторых приготовлений. Но предупредил его при этом, что внезапная смерть грозит всякому, кто будет рассказывать об этих приготовлениях. Такое предостережение, конечно, должно было несколько сократить его охоту к болтливости. Потихоньку мы сделали несколько хороших бушелей хорошего минного пороха, затем, с помощью подчиненных мне воинов, я устроил громоотвод и проволоки. Старая каменная башня была уже в сущности развалиной, но очень массивной постройки. Она сохранилась еще от римских времен, и ей насчитывали не менее четырехсот лет. Плющ обвивал ее от основания до вершины, как чешуйчатая кольчуга и, несмотря на грубость формы, она была очень красива. Стояла она на уединенной возвышенности, в полумиле расстояния от замка, но была хорошо видна из него.

Работая по ночам, мы начиняли башню порохом, мы клали его даже в стены, которые в основании были около пятнадцати футов толщиной.

В каждое отверстие было всыпано не менее гарнца пороха. С таким количеством пороха можно было бы взорвать Лондонскую башню. На тринадцатую ночь мы утвердили громоотвод на целую кучу пороха и провели проволоки во все отверстия. После моего объявления все обегали башню на большом расстоянии, но утром четырнадцатого дня я счел за лучшее предупредить еще раз через герольдов, чтобы никто не подходил к башне ближе, как на четверть мили.