– На короткой ноге он с духами-то был… – вставил кто-то робко.

– Так вот это еще не все, – продолжала женщина. – Прошло много лет с тех пор. Я уж замужем была. И вот как-то заскочила к Кузьме поболтать. А он и говорит мне: помнишь, мол, как с лесным духом повстречалась? Конечно, говорю, помню. Так я, говорит, тебя тогда обманул. Не дух это был, а самый настоящий человек. Я, говорит, признал его: это Яшка-безбожник, вырезал он когда-то всю свою семью, да еще и соседскую в придачу. Ох и зверь был… Хотели над ним самосуд устроить, да он сбежал, исчез. Поговаривали, что так и жил в лесу. Собирал ягоды да грибы, рыбу ловил да людей грабил. Заместо Яшки тогда брата его старшего зарезали. Чтоб неповадно было. Пролили кровушку невинного. Жестокие, ох жестокие были времена… Я, говорит, как узнал Яшку, чуть сам не свалился замертво. Так страшно стало за тебя и за девок. И стал молитвы читать, какие помнил. Будто и правда то был лесной дух. И не ожидал, а подействовало. Так, мол, все и было. А тебе не признавался, потому как маленькая ты была еще, зачем дите пугать?

– Сын ведь у него есть, младшой, – робко произнесла старуха в валенках и шерстяном платке, несмотря на теплую сентябрьскую погоду. – Ему, поди, самому уж годков пятьдесят, а то и больше. Да где ж его найти теперь? Как уехал из Ямово по молодости, так к отцу и не заглядывал.

– А Клавушка-то, жена Кузьмы, сердечная была какая… – задумчиво произнесла благообразная. – Он ведь ее от позора спас.

– Как это? – зашептались рядом стоящие.

– А так, – потупилась благообразная. – Клавдия помещичьей дочкой была. В богатстве выросла. Лет в четырнадцать влюбилась она в простого крестьянина, Алешу. Когда отец ее про то прознал, было уже поздно: Клава ребеночка ждала. А от кого, не признавалась. Не хотела милого своего под удар ставить. Ему бы самому прийти с повинной, в ноги ее отцу пасть, да руки дочки попросить. А Алеша испугался. Хотя отец-то Клавы добрый был, простил бы он Алешу да приданое бы собрал. Смалодушничал Алеша. Знал о беде такой Кузьма. Нравилась ему Клавдия, а с Алешей они с малолетства враждовали, и назло Кузьме он решил девушки этой добиться. Хотя и не ровня. И вот пошел Кузьма к отцу ее, это, говорит, я виноват, я Клавушку вашу люблю и потому хочу на ней жениться. Деваться некуда, стал отец ее к свадьбе готовиться. А Клава едва не обезумела. Поняла она, что Алеша ее обманул. Ну, думает, теперь уж все равно погибать, и будь что будет. Решила она, что это Алеша Кузьму послал. Мол, не нужна она мне, так забирай ты. И пыталась она руки на себя наложить, да Кузьма погодился рядом, удержал ее. Я, говорит, не прошу любить меня, а ты мне всегда была дорога, поэтому и ребеночка твоего буду растить как своего собственного. Так и стали они жить-поживать. И злые языки поутихли. Посудачили да успокоились. И жили они ладно да мирно. Пошли и свои дети, общие. Понял тогда Алешка, что потерял хорошую девку, и решил он их счастью помешать. Как выпьет, так идет к ним под окна и Клаву зовет. А она, видать, из сердца его выкинуть не могла. И стали по деревне слухи ходить, что спуталась она снова с Алешкой. Тут уж Кузьма не вытерпел. Ты, говорит, мне жена, а потому и веди себя достойно. А если уйти надумаешь, то я тебя не держу, вот только детей тебе не отдам. И одумалась Клавушка. Прогнала Алешку. Только с горя стала чахнуть, да и померла быстро. Уж как Кузьма горевал… Но, видать, простить ей этого он не мог. После похорон ни слова о ней не говорил. Будто и не было у него жены. А потом, когда память его слабеть стала, он и имя ее вспомнить не мог. Вычеркнул из сердца. Детей в одиночку поднимал на ноги. Сватались к нему одинокие бабы – а он всех отсылал. Не надо, говорит, мне другой жены. Такой вот он был, наш Кузьма…