Только ночью, вернувшись от Карпа, увидел два пропущенных вызова и новое входящее сообщение.

Республика Кузентай: Знаешь, я, кажется, скучаю… Очень.

После этих слов едва не сорвался. Внутренности судорогой скрутило. Дышать тяжело стало. Сердце, отсчитывая нездоровый спринтерский такт, загремело в груди.

Вышел из дома. Сел в машину. Завел мотор. А потом мозг расплющили болезненные, но здравые мысли.

«Ну, куда?»

«Зачем?»

«Что я ей скажу?»

Собрался. Взял себя в руки. Вернулся домой. Важные телефонные переговоры отца резко прекратились. Уставился на Серегу, как на буйного психопата.

– Ты чего туда-сюда ходишь? Приехал. Обратно сорвался. Разгазовал мотор… Показалось, ворота снесешь. Чего вернулся? Случилось что?

– Нормально все. Планы поменялись.

– А головой об руль зачем биться?

– Бать… Вот сейчас не начинай. Настроение вообще ноль.

– Ты что-то принимал? – подозрительно прищурился Николай Иванович. – У тебя галлюцинации?

– Точняк! Двор захватили зеленные человечки, а на крыше сидит дракон.

– Как же меня достали эти твои шуточки…

Через шесть дней, когда вернулась Кузя, Град обратно почувствовал себя роботом, которого не программировали на эмоции. Они с новой силой его ломали.

Ника пританцовывала вокруг него и без конца просила:

– Улыбнись, Сережа. Улыбнись!

Тарахтела, по привычке, без умолку. Даже Аля с Русей из комнаты сбежали. У Града самого уже голова лопалась. Он бы вместо болтовни предпочел ее обнять. Казалось, что за две, с небольшим, недели она как-то изменилась. Не сказать, что выросла. Но что-то в ней по-другому стало.

Отвыкла от него? От его прикосновений?

Глаза по-прежнему горели и улыбка с ног сшибала. Если бы можно было отключить звук, смотрел бы вечно.

– Сереж, ну что ты молчишь? Я тебе, как сестра?

– Нет. Сестра у меня только одна.

– А кто я тебе? Ну, не брат же?

Поймав за руку, остановил хаотичные перемещения. Притянул на колени. Обнял осторожно.

– Ты так много говоришь, – упрекнул, хотя в тот момент она как раз замолчала, глядя на него во все глаза. – Иногда мне хочется заклеить тебе рот скотчем.

Чтобы не пялиться на ее губы, повернул голову в сторону. Ткнулся лицом в распущенные волосы. Вдохнул глубоко, сцепляя пальцы на тонкой талии.

– Не надо скотча. Я помолчу, – тихо произнесла Доминика.

Пытался не реагировать, когда она прильнула к нему ближе и обняла за шею. Но в ее объятиях снова чувствовал весь тот сумасшедший каламбур эмоций, которые не пробуждал в нем никто иной.

Шесть лет спустя много думал о том, что то время было идеальным, чтобы все изменить. Извергнуть свои чувства, перестать делать вид, что их не существует. Они были реальными. Они не давали ему спать. Мешали заниматься привычными делами. Все, что он делал день за днем, так это думал о Доминике. Открывал новые чувства и ощущения. Нужно было менять свою жизнь именно тогда. Но он не знал, каким станет дальше. Каким он может быть? Насколько еще могла деформироваться его нервная система? Был ли он безопасным? А что, если опасным? Разрушающим? Что, если в один день он снова очерствеет? Не захочет ее больше видеть? Что с ней делать тогда? Ни за что на свете он не хотел Нике навредить.

В январе они вдвоем посетили концерт. В феврале большой толпой отметили восемнадцатилетние Ники. Град подарил ей огромный букет красных роз и цепочку с подвеской в виде солнца. Мать заверила, что это классика, и ей обязательно понравится. Доминика визжала от восторга, только увидев цветы. В марте мать Градского подтолкнула его к мысли, что с Международным Женским днем свою подругу он тоже должен поздравить. Снова цветы и плюшевый медведь ростом с саму Кузнецову.