– Орут слугам и невольникам, что те все погибнут, если не откроют ворота. Описывают в подробностях, что´ намерены сделать с детьми и женами наших подданных.

– Разве что?..

– Разве что положат наши головы перед отворенными воротами.

– Дай по десять палок тем из наших, у кого слишком хороший слух!

– Ты что, не понимаешь, госпожа?! Они призывают к бунту!

– Ты сам говорил, что уверен в челяди и что бунт нам не грозит. Ступай: будь внимателен и следи за стражей. До утра все успокоится. Оставь меня одну. Да, еще кое-что: приведи к сараю под палаций двух добрых коней. Чамар и Берника будут лучше всего, пусть их вычистят и хорошенько выберут землю из копыт. Оставь возле них два седла. На всякий случай.

– Да, госпожа.

– Ступай. Погоди! Сперва закрой окно.

Он захлопнул створку со стуком – так, что доски затряслись. Вышел с поклоном. Она не знала, что обо всем этом думать. Готовил измену? Невозможно! Она знала его почти двадцать лет, с того времени, как получила Милоша, владыку Дружича и Турьей Головы, в мужья. Прохор бы предал? Да кто угодно, но не он.

Она пошла к низким окованным дверям, всунула ключ в щель, долго морочилась, прежде чем отодвинула запор, открыла проход. В кладовой царил непроницаемый мрак, словно в языческом бору. Она вернулась со светом, с лампадой, от которой мрак разбежался по углам, как языческие идолы – в чащу леса от жрецов Ессы. Помещение было без окна, с каменным, неровным полом. Под стенами – сундуки, на стенах, на деревянных жердях висело оружие: мечи, старые, скандинские, для гридней и стражников, с широкими треугольными или полукруглыми оголовьями, с закругленным острием, в ножнах из перекрещенных полос кожи. Были и те, что поновее, длинные и гибкие, с острыми кончиками, заканчивающиеся круглым навершием, те, которые вешали на длинных ремнях через плечо или же на пояс.

Но этих было немного, больше всего висело тут топоров – простых, кованных из черного железа, с чуть закругленными лезвиями; она заметила и большие скандинские, с топорищами со взрослого мужчину.

Еще больше лежало тут копий – связанных ремнями в пучки, на полу, рядом с сундуками и кожаными мешками. Возле них – сагайдаки с луками и спрятанными в мешочки тетивами, колчаны, полные стрел. Все висело на колышках или лежало на лавках, в куче, присыпанное пылью и затканное паутиной. А посреди склада оружия она заметила кучу шкур, где спал Милош, не деля с ней ложа, запираясь тут, словно пустынник.

Венеда вздохнула, давя подкатывающий плач. И где же теперь его дух? Куда отправился? Он, который, словно Есса, принес себя в жертву за тысячи, бросившись на весы жизни и смерти. Где искать его тело? Его голову? О Праотец, все пропало…

Она открывала сундуки, мешки, заглядывала в бочки. Денег не было. Не нашла она не то что серебряного скойца – даже паршивого медного денара; Милош забрал все в поход, приоделся, будто князь или кастелян. К собственной погибели. Не оставив жене и сыну даже старой железной гривны.

Что еще осталось после него? Ничего. Два золотых кольца, кожаные пояса, шпоры с острогами и вторые – с колесом. Сегментированный рыцарский пояс из серебряных блях, красиво отлитый и с мастерской чеканкой. Полированный до блеска, не одолела его ни пыль, ни грязь.

И кое-что еще. Около кипы шкур, на полу, лежали ножны от меча. Странно, но клинка не было нигде. Она искала его взглядом по стенам, по полу, на лавках. Тщетно.

Ножны были деревянными, обшитыми конской кожей и белой тканью. Но Венеда заметила на той разрез, окошко, а в нем, на доске, что была основой конструкции, виднелись темные, выцарапанные на дереве резы, складывавшиеся в надпись.