– Что нужно? – спросил он тихо.

– Я из полиции насчет вашего сына, – сказала Катя, собрала всю себя в кулак перед ними. – Роман Ильич, положите дрель на пол. И без резких движений. Спускайтесь.

И она сунула руку в карман своей замшевой куртки. Там – ничего. Но пусть они думают, пусть знают, что она готова. Что у нее там табельный пистолет.

– Да, конечно, извините… я там стеллаж наверху собирал. – Роман Шадрин-Веселовский нагнулся и положил дрель на пол.

– Проходите, садитесь, – сказала Надежда Шадрина, указав на диваны в холле.

Катя прикинула: Роман Шадрин старше своей жены лет этак на пятнадцать, а может, и больше. Она уловила исходящий от него запах алкоголя. Вчера он говорил с ней по телефону пьяный, сегодня наверняка опохмелился. Хотя на классического алкаша не похож.

– Как давно вы переехали? – спросила она, включая в сумке диктофон.

– Восемь месяцев назад, – ответила Надежда Шадрина.

Отвечала на вопросы в основном она. Ее муж сел на диван напротив и лишь поддакивал, кивал, не спуская с Кати пристального изучающего взгляда.

– Дети ходят в школу?

– Да, здесь, в поселке, хорошая школа, грех жаловаться.

– Лучше, чем в Дзержинске?

– Тут языкам много времени уделяют, литературе и математике тоже. Фома очень хорошо успевает по математике, а Любочка спортом увлекается.

– Вы ездили в Орел? Вам разрешили свидание с вашим сыном?

– Да было одно, зимой. Мы ездили, – Надежда Шадрина смотрела в пол – модный темный широкий паркет, стилизованный под деревенские доски.

– Вы работаете?

– Нет, я не работаю. Дома детьми занимаюсь.

– А вы? – Катя обернулась к Роману Шадрину.

– Работаю, как же без работы.

– Где?

– На конфетной фабрике, это не очень далеко на машине.

– Кем?

– Ведущий менеджер отдела кадров.

Катя внезапно ощутила приступ тошноты… Отдел кадров, и ты там тоже… Лейтенант Терентьева проработала в своем отделе пять лет, и твой ненормальный сын, этот зверюга…

– Когда ездили в Орел в больницу, как вы нашли сына – лучше, хуже?

– Лучше, гораздо лучше, – сказала Надежда. – Его там лечат усиленно, уколы колят разные, процедуры.

– Значит, когда он жил с вами в одной квартире, он был гораздо хуже?

– Да, намного.

– В чем это выражалось?

– Он же больной у нас, врожденный аутизм.

– Это я знаю, я читала ваш допрос, Роман Ильич, – Катя снова обратилась к главе семейства. Она не собиралась с ними церемониться, о нет! – Я спрашиваю, в чем конкретно это выражалось?

– Ну, он чувствовал себя… нет, он вел себя плохо… ужасно вел себя, – сказала Надежда, ее муж молчал.

– Ужасно вел себя? Дома? С вами?

– Нет, с нами он был тихий. Он вел себя ужасно… ну, вы понимаете, о чем я.

– На нем четыре убийства, четыре жертвы – это вы называете «вел себя плохо»?

– Ужасно, ужасно, – Надежда закивала своей прекрасной головой фотомодели, тонкие пальцы ее теребили косу. – Я его не оправдываю, поймите, я его не оправдываю.

– Не оправдываете сейчас, когда его задержали и отправили в психбольницу? А раньше, когда он все это совершал? Тогда, в мае? Вы оправдывали его действия?

– Мы ни о чем не знали… мы даже подумать не могли, что Родиошечка… он, наш Родиошечка, способен на такое.

Родиошечка… вот значит, как маньяка-потрошителя звали дома его мама и папа. Катя смотрела на Надежду Шадрину.

– Не стоит вам повторять мне всю эту вашу ложь, которой вы кормили следователя на допросах.

– Но я говорю правду.

– Нет, вы лжете. И всегда лгали, – сказала Катя. – Может, тогда, в мае, после первого убийства, совершенного вашим сыном, вы и не заметили ничего такого за ним… Но он совершил второе, убил в третий раз и в четвертый. Я ездила в Дзержинск… От места, где он зверски убил лейтенанта полиции Терентьеву, до вашего дома дворами двадцать минут. Он пришел домой – на нем ее кровь еще дымилась, руки по локоть в крови. Вы открывали ему дверь…