У меня есть пара часов протрезветь настолько, чтобы доехать от вокзала до дома и не упасть под последний поезд метро, а потом дети снова будут со мной.

Засыпая, думаю об Алене. Мы родились в один год, у нас дни рождения с разницей в неделю. У нее есть сестра – и у меня есть сестра, ее семья не богаче и не беднее моей, Алена тоже вышла замуж на последнем курсе универа. Завтра утром она будет спать сколько захочет, а я – сколько позволят. Сейчас она даже не обязана возвращаться домой. Может зайти к другой подружке и пить дальше с ней. Я тоже хочу пить дальше.

Если вы видите пьяную женщину в электричке, не думайте о ней плохо. Завтра вместе с похмельем уйдут все сомнения, и она снова станет счастливой в своем материнстве. Когда мой начальник спрашивал, неужели я хочу только говна, он точно был не прав. Я хочу счастья. Я ответственно раз в полгода собираюсь, выезжаю, тружусь и возвращаюсь к своему материнству счастливой.

Но если бы начальник сказал:

«Понимаешь, как бенефициар патриархата я хочу, чтобы ты думала о репродукции только как о благе и ежедневно бесплатно работала во имя капитализма, при этом мне важно, чтобы ты не догадывалась о том, что испытываемые трудности нормальны и с ними сталкивается множество женщин, мне нужно, чтобы ты стыдилась своих чувств, ни с кем ими не делилась и продолжала рожать-растить- рожать-растить, принося реальную финансовую выгоду только тем, кто вообще не может извлекать из себя ребенка».

Наверное, я ответила бы иначе.

Рассудила бы, что иногда полезнее честно взглянуть на неприглядную правду. Прекратила бы участвовать в создании Легенды о легкости и естественности материнства. Перестала бы сама в нее верить. Провела иначе те девять месяцев, что тело отторгало временного пассажира, и все годы после.

Но он не так сказал. И никто так не говорит.

Никто на самом деле так не говорит.

Параллельно с работой объясняю мужу, какую медицинскую карту нужно купить в канцелярском для устройства Дианы в детский сад. Эти сообщения написаны уже после четырех часов дня. С листком из больницы не сходится. Медицинские работники ошиблись. Вот удивление, правда?

В 17:37 мы подбиваем финальный список покупок. Я пишу, что на ужин жареная картошка, салат из огурцов, помидоров и сладкого перца. Точно нужно купить молоко и черный хлеб, путем долгих переговоров сметану решили не брать. Планируем завтрак, решаем выпить вина, но за ним, как и по всему остальному списку, как и на почту за очередными посылками с Алиэкспресса, муж так и не успеет сходить.

В 19:09 я отправляю шестисекундное голосовое: «Максим, Алиса съела диффенбахию. Ту, которая ядовитое растение. Беги домой».

Мать и бабушка из Сибири четыре дня пытались лечить обварившегося кипятком ребенка, пока он не умер.

Эта история меня зацепила, пусть ее героиню я никогда не видела, хотя бы мельком, как Голубку. Может, включилась жажда справедливости, ведь хранители Легенды о легкости и естественности материнства набросились на этот случай невероятно рьяно. А может, меня поманил счетчик совпадений: матери погибшего мальчика 29 лет, как и мне, а обстановка ее комнаты магическим образом переплетается с моим «преступлением».

Трагедия Сибирячки в случайности, стечении обстоятельств и неверных решений. Четырехлетний мальчик каким-то образом обжегся кипятком из чайника в доме бабушки, и женщина принялась лечить его понятными способами: пантенолом и ибупрофеном. Через четыре дня мальчик умер.

Я прочитала все комментарии на региональных новостных порталах и под постами в соцсетях.

Соцсети злее медиа.

Проклятия, пожелания смерти, оскорбления, подробное описание насилия, которое комментатор хочет совершить в адрес женщины, грамотно сформулированные предложения по ужесточению наказания за оставление ребенка в опасности или причиненный ему вред, даже по неосторожности. Последнее особенно пугает.