Наверное, в голосе его было полно отчаяния, потому что Кошкин все же остановился, уже в дверях. Но вместо того, чтобы окликнуть ту особу и увести ее туда, откуда привел, задал ему, Воробьеву, вопрос весьма странный и неуместный:

– Вы писали Александре Васильевне?

– Зачем?! – искренне изумился Воробьев.

– Потому что люди, которые еще не в прозекторской, они так поступают, Воробьев! – Кошкин отчего-то стал выходить из себя. – Когда они любят кого-то, кого нет рядом, они пишут им письма! И отсылают по почте!

– Я об этом не думал… – еще больше растерялся Воробьев, подозревая, что в словах Кошкина все же есть здравый смысл – но не мог его уловить. – О чем же мне писать, если у меня ничего не происходит? Ничего хорошего, по крайней мере. С бракоразводным процессом подвижек нет, последнюю статью назвали сырой и вернули на доработку… Мне даже трудиться приходится из дома – из вашего дома, совершенно к моему роду занятий не приспособленного! Оттого, что мое место в штате университета я потерял, а Раиса с ее любовником самым натуральным образом выставили меня из дома, и я даже с дочерью увидеться не могу! Об этом мне написать, что ли?!

Договорив, Кирилл Андреевич смутился:

– Простите за эту вспышку. Не стоило.

Кошкин же, будто вовсе передумал уходить, похлопал его по плечу и вполне мирно посоветовал:

– И все же напишите. Не это, конечно – что угодно другое. Напишите, что лето в этом году раннее, и что в оранжерее Ботанического сада уже расцвели розы. Она любит розы, ей понравится.

– Но это же неправда: для роз еще слишком рано…

– Соврите, Воробьев! – снова разозлился Кошкин. – Девушкам не важно, что вы пишете, важен сам факт, что вы о ней помните и думаете! Александра Васильевна теперь завидная невеста – вокруг нее в Венеции, или где там она сейчас, небось, хороводы из женихов водят! Вам ей нужно денно и нощно писать, если не хотите, чтобы она вернулась уже в статусе чьей-то жены!

Кирилл Андреевич теперь насупился и тоже начал злиться:

– Александра Васильевна вовсе не такая. Если она дала слово, значит, никаких женихов у нее в Венеции нет и быть не может!

– Такая или нет, но вы все же напишите. Простите, мне действительно нужно ехать.

С тем и отбыл, оставив Воробьева наедине с невеселыми мыслями… и с этой девицей, от которой в самом деле неизвестно, чего ждать.

После завтрака Кирилл Андреевич всегда шел работать. Надо было для этого ехать в университет, или же пройти в любезно одолженный Кошкиным кабинет – не важно, труд прежде всего. Кошкину, конечно, кабинет без надобности, зато Кириллу Андреевичу нужно было где-то держать печатную машинку, чемоданы с реактивами, многочисленные измерительные приборы… жаль только, он позабыл забрать, уезжая от Раисы, свой микроскоп. Прекрасный микроскоп фирмы «Карла Цейса», немецкий, его гордость… страшно подумать, что с ним прямо сейчас делают эти двое – его жена и ее любовник.

Поэтому Кирилл Андреевич пытался отвлечься и не думать.

Но не получалось, и сосредоточиться на статье все время что-то мешало. То низкий стул, то слишком высокий стол, то западающая на машинке литера «Р». Это ведь самая главная литера, без нее работать решительно невозможно!

А тут еще свет из окна – он светил слишком ярко. А если задернуть шторы, то становилось совершенно темно! Можно было, конечно, принести свечей, но тогда в кабинете стало бы душно, и у него разболелась бы голова. Ну а включать освещение средь бела дня – это глупость, это даже Кирилл Андреевич понимал!

Воробьев как раз был занят тем, что закрывал шторы ровно настолько, чтобы проходило нужное количество света, когда из-за двери послышался ужасный грохот – не иначе крыша обвалилась, или лестница! Ошарашенный, он выскочил наружу, и прямо у дверей нашел перевернутый поднос с разбитыми чашками, а над ним – их гостья в слезах. Которая, очевидно, этот поднос и уронила.