Кошкин его покамест не замечал, и Кирилл Андреевич взирал на картину с молчаливым и полным достоинства укором. Но недолго, вскоре дал о себе знать:

– Доброго утра, Степан Егорович. Вам нет нужды таиться: я обнаружил, что вы не ночевали дома ещё около полуночи, когда постучал к вам, чтобы справиться о той книге, которую одалживал накануне, но нашёл только книгу, не вас. И понял, что, вероятно, вы пропадаете в известном вам заведении, карточка которого выпала у вас из кармана третьего дня. – С достоинством воспитанного человека Воробьев поклонился даме: – И вам доброго утра, мадемуазель… простите, не имею чести быть вам представленным.

– Вы весьма наблюдательны, Кирилл Андреевич, вам бы в полиции служить… – сухо пробормотал Кошкин и приспустил плед с руки своей дамы. – Эта мадемуазель ранена. Я рассчитывал на вашу помощь, поскольку до госпиталя далеко ехать.

Воробьёв всполошился, отринул свою надменность. Тотчас бросился к девушке, бережно поднял её руку и наклонил ближе к свету.

Кости не сломаны, уже хорошо. Кажется, только ссадина – на внутренней части предплечья с незначительной кровопотерей. Будто натертость или вроде того… Зашивать необходимости нет.

– Надобно обработать, – заключил он. – В госпиталь, думаю, можно не обращаться. Кошкин, отведите её в гостиную, я принесу воды и чистое полотенце.

Позже, когда рана была промыта, обеззаражена и забинтована, Воробьев поручил даму заботам Серафимы Никитичны, а сам стал искать Кошкина. Тот наспех завтракал яичницей с кофе, и Воробьев охотно к нему присоединился.

– Кто она? – не мог не спросить. – Где вы её нашли раненую?

– В собственном экипаже. Поверьте, я и сам хотел бы знать, как она там оказалась и кто, собственно, такая. Но даже поговорить с нею не смог – она иностранка, русского не знает.

– Вот как? – изумился Воробьев. А я ещё подумал, отчего она ни слова не сказала… и что, даже имени не знаете?

– Нет.

– Вы удивляетесь меня, право, Степан Егорович… Когда вы просили меня обосноваться у вас после вашего тяжкого расставания с известной персоной, то ссылались на то, что, цитирую "сопьетесь или ещё чего похуже учудите". Но вы, я вижу, вполне всем довольны. Пропадает где-то днями и ночами, а после ещё и приводите в дом девиц сомнительной репутации! Да, это ваш дом, но это не повод превращать его в вертеп!

Степан Егорович, сосредоточенный на завтраке, не отвечал и заглатывал свою яичницу огромными кусками и в большой спешке. По некоторым признакам Кирилл Андреевич понял, что делает Кошкин это не оттого, что излишне голоден, а оттого, что он, видимо, снова переборщил с нотациями. Раиса, его супруга, к сожалению, уже бывшая, помнится, заглатывала свой завтрак точно также, покуда вовсе не стала завтракать отдельно.

Кирилл Андреевич похвалил себя за то, что сейчас уловил сей момент, и решил снизить градус давления. Выказать свое недовольство чуть позже и малыми дозами.

– Простите, Степан, мне пришлось выдать адрес того заведения вашему коллеге. Так он нашел вас?

– Да… и должен поблагодарить вас, что выдали – мое присутствие было там необходимо.

– Неужто убийство?

– Убийство. К слову, две жертвы в некотором роде ваши коллеги – доктора.

– Нет-нет, что вы, я не доктор! Лишь слушал курс лекций в медицинской академии, и всего-то. Прежде всего я химик, Степан Егорович. В медицине меня, безусловно, привлекает слаженная механика и физика человеческого организма. Она идеальна! Продумана до мелочей! Ничего лишнего! Когда я думаю об этом… право, неловко вам признаваться, Степан Егорович, но иной раз я думаю, быть может, и правда столь идеальный образчик был создан некой божественной сущностью… но, разумеется, не за семь дней, это глупости.