Не сработало. Девица даже не моргнула. Отчеканила сухо:

– Последнее, что я хотела бы знать о родителях, так это кто из них выдумало это имя. Ненавижу свое имя.

– Нина! – одернула Мейер. – Я же говорила вам, Степан Егорович, какая она грубиянка! Неблагодарное дитя! Вы не слушайте ее, родители девочки были весьма достойными людьми, насколько мне известно. Батюшка – офицер, погиб при Софии2. Награды имел! Матушка грузинских кровей, тоже благородного сословия. Непросто ей пришлось, как овдовела… подорвала здоровье, воспитывая вот эту вот! Словом, сирота теперь Нина. Я бы ее и пожалела, охотно, но Любонька вот тоже сирота, и судьбы у девочек схожие. Но какова Люба, и какова она! Любонька такой хорошей девушкой выросла – и прилежная, и аккуратная. И на лицо красавица. А эта?! Вы хоть на руки ее поглядите, Степан Егорович: она будто отродясь ногтей не чистила!

Кошкин невольно скользнул взглядом на девичьи ладошки – и правда непохожие на руки изнеженной институтской барышни. Руки были с кровавыми заусенцами и обкусанными ногтями, под которыми, вдобавок скопилась черная кайма из грязи.

Кошкин даже почувствовал себя неловко и тотчас переменил тему.

– Ваши подруги, Нина, сказали, что в гаданиях вы не участвовали. Отчего же? Разве предсказания судьбы не кажутся вам, по крайней мере, забавными?

– Не кажутся, – отрезала та. – К чему предсказания, если я и так все про себя знаю. И как все закончится, тоже знаю.

Она перевела взгляд и выразительно посмотрела на Мейер: начальница института поджала губы еще сильнее, чем обычно.

И впрямь странная девушка.

– Значит, вы и сами в некотором роде гадалка? – попытался улыбнуться Кошкин.

– Нет. Я просто знаю, – отмахнулась Нина от него, как от навязчиво мухи. -Задавайте ваши вопросы, меня завтра разбудят чуть свет.

– Я их уже задаю, если позволите, – любезничать с нахалкой хотелось все меньше, но Кошкин пока держался. – Чья это была идея, позвать Агафью для гадания?

– Старицкой, – не задумываясь, ответила девушка.

– Старицкой? – переспросил Кошкин. – Вы уверены, что не второй вашей подруги – Феодосии?

Удивился, потому что Люба утверждала, будто веские причины погадать имелись именно у Феодосии, а не у нее. Впрочем, рядом сидела начальница института, а Люба достаточно хитра, чтобы все свалить на покойную подругу…

– Уверена, – однозначно ответила Нина. – Зачем ей гадать – не знаю. На женихов, наверное.

Девица презрительно скривилась.

– Юшина! – тотчас взвилась на «обвинение» Мейер. – В конце-то концов! Как только вам не стыдно наговаривать на подругу! Люба никогда бы не стала подобным заниматься! Она лучшая ученица на курсе, вам до нее расти и расти!

– Она мне не подруга.

На что госпожа Мейер обрушилась новым потоком упреков. И снова слушала ее Нина столь отстраненно, что выдохлась Анна Генриховна довольно быстро. Под конец, совсем по-женски всплеснула руками и попыталась найти поддержку у Кошкина:

– С Юшиными никакого сладу нет! Неуправляемые! Право, даже не верится: отец – герой Битвы при Софии, а дочери одна другой несноснее!

– Не смейте говорить о моей сестре! – Нина вспылила столь отчаянно, что Кошкин даже не ожидал.

А Мейер побледнела, сжала губы в нитку:

– Юшина, это перешло все границы! Вы!..

– Анна Генриховна, позвольте, – перебил Кошкин, устав слушать пререкания, – сестра Нины тоже здесь учится?

– Слава Богу уже нет! Окончила курс пять лет назад. А впрочем, ваша сестра, Нина, и то под конец обучения взялась за ум, за манеры, за свое будущее – и стала воспитанным человеком! А вы!..

Кошкин подумал, что сейчас его голова просто взорвется. От мигрени, от взвинченного голоса Мейер, от нудного обсуждения совершенно неважных для следствия вещей.