– Ты съезди, а. Адрес у меня есть. Расскажешь ей, что да как. Ее Марья зовут. Знахарка. Может, сколдует чо. Говорят, она зелье варит. Никого без зелья не отпускает. На травах, на корнях, на духе людском, что от сердца идет. А я знаю, ты же любил Лизку-то. Так, чай, съездишь, Петюнь, а?

После седьмого по счету оборота сковороды вокруг Петюниного носа, у обладателя обширной лысины и трехнедельной щетины на голове от голода взбухла и запульсировала венозная жила, а и без того сизые от прожитых лет глаза Пуздрыкина стали медленно заволакиваться туманом бессознательного.

– Поеду, – прохрипел он, а сковорода легла на стол.

Экипированный к походу Пуздрыкин стоял в прихожей и перлюстрировал свою походную сумку. Отпросившись с работы на неделю, Пуздрыкин для себя решил, что на самом деле никуда не поедет. Даже и до вокзала не дойдет.

«Жену завтра-послезавтра и так бог к себе призовет – так зачем? Устрою себе отпуск. Покучу», – думал он.

Невербальное воплощение этого «покучу» Петр Петрович видел в лице непременно двух отвязных девиц старшего пубертатного возраста, каждая из которых долженствовала носить лиф не менее третьего размера.

– Только давай так, милок, – заскрипело из коридора, и Пуздрыкин сразу вспомнил себя, только лет на 40 моложе, пойманным на воровстве батареек. Лицо предательски залил сурик стыда. – Вернешься – билет покажешь, а то я тя знаю – за угол и к бабам. А Лизка помирай. Вот, держи. Для лекарства.

И теща протянула зятю пустую бутыль. Не желая лишний раз растрачивать себя на споры, Пуздрыкин вывалился из квартиры.

Но, едва отойдя от дома, первую часть замысла решил осуществить. Купил бутыль Новотерской, зашел за угол и у гаражей стал переливать содержимое в тещину тару.

– Да, если вдруг по дурости решишь не ехать или там воды из колонки набрать – знай, – пригвоздил Петровича к месту знакомый до смерти скрип связок, – Лизка хоть и плоха, но еще в сознании. Шепну – так завещание враз перепишет.

– Да что вы, мамо…. Я это …я вот тут…

– Ну да, ну да. Пить захотел.

Новотерская выскользнула из влажных рук Пуздрыкина и с шипением покатилась по земле. Теща посеменила к дому.

Протягивая вагонной проводнице билет, Пуздрыкин то и дело озирался и смахивал виноградного калибра пот с мощного лба. Он всей ширью спины чувствовал тещин взгляд в недрах вокзала. Когда состав тронулся, он еще долго всматривался в пустой состав – нет ли погони? И даже когда поезд проходил Подольск, Пуздрыкин вздрогнул: в промелькнувшем за окном силуэте привиделись знакомые черты.

Успокоился Петр Петрович только под Курском, когда пейзаж за окном со скучного и плоского сменился на рельефный с впадинами и холмами. География пространства сразу ввергла истосковавшееся по прекрасному Пуздрыкинское воображение в мечту о третьем размере. Его уста перестали произносить пугающую соседей по купе фразу «ведьма, ведьма», а в мозгу возник привычный образ кутежа.

Мой герой прибывал к месту высадки.

Город Удельное, являющийся конечным пунктом путешествия Пуздрыкина, имел мистическое расположение.

Иной путешественник, взявший за цель прожить в Удельном энное количество дней или даже лет, по каким-то неведомым причинам проезжал его мимо, так ни разу и не побывав в нем. Другие же, имевшие цель проскочить Удельное транзитом, неожиданно зависали в его многочисленных барах и кабаках, изрядное количество коих наблюдалось по большей части в единственной гостинице и возле вокзала.

В одном и таких шалманов под вывеской «Кафе «Семейное» приводили организм в чувства два юных и прекрасных создания. Милое, очаровательное, правда и не без типичного для представительниц среднерусской возвышенности муара тупости, лицо блондинки Тани имело патину вселенской усталости. И ничто, поверьте, ничто, ну разве только большой розовый бант в хвосте волос, да узкие, подпирающие черную кожаную юбку ботфорты, не выдавало в ней опытную путану.