– Чего тебе? – спрашивает он, отдергивает руку и вытирает ею лицо. На щеках остается кровавый след.

Я просто хочу быть рядом, но он ждет ответа, поэтому я придумываю ответ, заранее зная, что он неверный.

– Ты не сходишь со мной в город? Я еще раз покажу тебе те красные туфельки, которые хочу на день рожденья.

На следующей неделе мне исполняется шесть. Папа говорил, что если я буду вести себя хорошо, в этом году я получу подарок. Я не делала ничего плохого, и, мне кажется, это почти то же самое.

Брат смеется, но не по-настоящему, а по-злому:

– Ты что, не понимаешь? Мы не можем себе позволить красные туфельки, нам еле хватает на еду! – Он хватает меня за плечи и слегка встряхивает, как папа встряхивает его самого, когда сердится. – Такие, как мы, не носят чертовы красные туфельки, они рождаются в грязи и умирают в грязи, а теперь отвали и оставь меня в покое!

Я не знаю, что делать. Я чувствую себя странно, а мой рот как будто разучился произносить слова.

Брат никогда со мной так не разговаривал. Я чувствую, как слезы подступают к глазам, но не пускаю их наружу. Я снова тянусь к нему, я просто хочу, чтобы он взял меня за руку. Он отталкивает меня с такой силой, что я падаю назад и стукаюсь головой о деревянную колоду, и мои длинные кудрявые темные волосы пачкаются в куриной крови и внутренностях.

– Я сказал, отвали, или я и твою чертову голову отрублю, – говорит он, замахиваясь топором.

Я бегу, бегу и бегу.

Я бегу от парковки к главному зданию студии «Пайнвуд». Я никогда никуда не опаздываю, но незапланированный визит полицейских сегодня утром вывел меня из равновесия во многих смыслах.

Мой муж исчез, а заодно исчезли мои десять тысяч фунтов.

Я не могу решить эту головоломку, потому что, как бы я ни раскладывала ее кусочки, слишком многих частей не хватает, и картинка не складывается. Я напоминаю себе, что нужно продержаться еще совсем чуть-чуть. Съемки почти закончены, осталось всего три сцены. Я закапываю свои личные неприятности поглубже и спешу по коридорам в направлении гримерки. Повернув за угол, все еще погруженная в свои мысли, я врезаюсь в Джека, актера, вместе с которым мы играем главные роли в фильме.

– Где ты была? Все тебя ищут, – говорит он.

Он держит меня за рукав пиджака, но под моим взглядом убирает руку. Его карие глаза видят меня насквозь – к моему сожалению. Ему почти невозможно врать, а я не всегда могу сказать правду: мне мешает мое обычное недоверие к людям. Иногда, когда вы так долго работаете с кем-то рядом, когда вы так сближаетесь, сложно полностью скрыть от них себя настоящую.

Джек Андерсон красив и знает об этом. Он сколотил состояние скорее благодаря своей внешности, чем неровной актерской игре. Его неизменные брюки из бежевого хлопка и плотно облегающие рубашки идут ему и подчеркивают мускулистость фигуры. Он носит свою улыбку, словно медаль, а щетину – словно маску. Джек немного старше меня, но серые вкрапления в темных волосах только добавляют ему привлекательности.

Я отдаю себе отчет в том, что между нами существует какая-то особая связь. И знаю, что он тоже это чувствует.

– Извини, – говорю я.

– Расскажи это съемочной группе, а не мне. То, что ты красивая, не значит, что весь мир будет ждать, пока ты его догонишь.

– Не говори так. – Я бросаю взгляд через плечо.

– Что, что ты красивая? Почему? Это правда, это видят все, кроме тебя самой, и это делает тебя еще очаровательнее.

С этими словами он подходит ближе. Слишком близко. Я делаю крошечный шажок назад.

– Бен вчера не вернулся домой, – говорю я шепотом.

– И что?