Толик тут же следует за мной.

- Доставайте малышку, сначала становитесь на весы вы, а потом вместе с ней. Узнаем разницу.

Видимо тупость-это заразно, иначе я никак не могу объяснить тот факт, что я делаю ровно так, как сказал Решетников. Взвесился сам, а дальше затык. Подошел к ребенку и даже не представляю за что ее брать.

- Мне кажется, одну руку под головку, другую под спинку.

- Да что бы я без тебя делал.

Только я потянул руки к ребенку, как она начала заходиться в плаче. Какая это на фиг Маша?! Это сирена! И только, когда она начала надрывать горло, я осознал, что это все же не шутка!

- Так, стоп. Почему на плач ребенка не бежит Женя?! Где она?

- Понятия не имею, в приемной ее нет. Наверное, где-нибудь ест. Постойте… вы думаете, что это ее ребенок?

- Да, конечно, ее. Ну ты генератор идей! Подсунуть мне ребенка мог только тот, кто точно уверен, что он мой. Уж с Женечкой я точно не предавался плотским утехам. Я бы запомнил. Давай Решетников, мне срочно нужна Женя, она и про возраст скажет и успокоит эту крикуху. Найди мне ее! Быстро!

- Уже бегу.

Не знаю сколько бегает Толик, но мои силы на исходе. Такое ощущение, что крик реально разрывает барабанные перепонки, а ребенок и не думает успокаиваться. Подхожу к орущей девочке и все же беру ее на руки. На удивление плач становится чуть меньше, а потом и вовсе прекращается, когда ребенок начинает тянуться к моему галстуку. Делай что хочешь, только не ори, мысленно говорю себе я и подхожу к переноске. Как-то сразу я не заметил и только сейчас понимаю, что мать ребенка скорее всего не обладает финансовыми средствами. Переноска просто ужасная, вся старая и потертая, да и то, что надето на ребенке тоже оставляет желать лучшего. А это странно, учитывая тот факт, что все женщины, побывавшие в моей постели, как минимум обеспечены на десять лет вперед.

- Кто ж твоя мама, а, ребенок?

Девочка по имени Маша, конечно же, не ответила на интересующий меня вопрос, она даже перестала пускать и пузырить слюни. Подозрительно успокоилась и… обделалась, судя по разливающемуся теплу на моей ладони. И не только теплу!

Не помню, чтобы когда-то я ощущал себя таким беспомощным идиотом. На руку смотреть страшно, стою сам как обделавшийся, не знаю, что делать. Прижимаю к себе ребенка, а та по закону жанра снова начинает плакать.

- Господи, за что мне это?! Пожалуйста, замолчи!

Кладу дурно пахнущее чадо обратно и пытаюсь сдержать рвотный порыв. Я не такая уж и брезгля, но вид собственной руки в чужих, пусть и младенческих какашках-не самое приятное из мною увиденных зрелищ. А когда я взглянул на свою рубашку, порыв извергнуть содержимое недавно съеденного завтрака только усилился. Господи, как на рубашку-то успело попасть?! Я в полном дерьме, во всех смыслах этого слова, а ребенок разрывается, что есть сил. Как в двадцать первом веке можно подсовывать младенцев без памперсов?! Ироды!

- Что за шум, а драки нет? - поднимаю голову на громкий Женин голос. – Ха, мечты сбываются и без «газпрома».

- Павел Александрович, я привел Женю, как вы просили, а что это с вами?

- Что, что, – смеется Женя. - Твоего начальника немножечко обкакали. Никогда не думала, что снова буду так радоваться детскому стулу. Но увидеть его на вас, дорогой Павел Александрович, это как получить повышение зарплаты в десять раз.

- Теперь понятно почему так пахнет, - снова включается Решетников.

- Да пошли вы. Уволю к чертовой матери. Обоих!

Иду быстрым шагом к уборной, и стараясь не смотреть на свою руку, смываю все, активно намыливая мылом.

- Зря стараетесь, Пал Саныч, ваша дочурка не перестанет плакать, пока вы не помоете ей попу, - сказала, как отрезала Женя, поставив переноску на полку рядом с раковиной.