«Молчим и слушаем, Ариадна, молчим и слушаем», – повторяла я про себя заклинание Софи, открывая пустую тетрадь. Как ни странно, это помогало успокаиваться.

А дальше началось что-то непонятное. Свет Аярны странно действовал на нас. В голове стало пусто. Ни одной мысли или чувства. Полное равнодушие накрыло, как теплая пелерина. Я слышала лишь голос Ландзоры, который удивительным образом облекал произнесенные ею неизвестные слова в ясные формы и аналогии. Каждый новый черный символ на белой доске, выводимый рукой деры, намертво отпечатывался в памяти. Нам оставалось копировать их в тетрадь. Хумбора настаивала, чтобы мы переписывали новые буквы и символы с идеальной каллиграфичностью. У меня с этим проблем не возникло. Мой почерк всегда отличался красотой и ровностью. В отличие от Софи.

Спустя несколько часов, я поняла, что у этого Света есть и побочный эффект. Перед глазами появился мутный туман, а на ресницы будто повесили крохотные грузики, слепляющие веки между собой. Громкий вскрик подруги, воспринялся мною не сразу. Словно это крикнула не рядом сидящая со мной девушка, а кто-то далекий из другой комнаты или вообще с улицы. Несколько отстраненно, я повернула голову в сторону звука. Слегка пьяным сонным взглядом Софи разглядывала свои пальцы, из которых вывалилась пишущая палочка. На ее бледных костяшках горела краснотой тонкая полоса. Необычная отметина не удивила меня. Вообще-то она не вызвала в моем сознании совершенно никаких эмоций. Ну есть и есть. Может и раньше была. Пальцы Софи я особо-то и не разглядывала никогда.

– Символ Ки’яр пишется не так, лима. Посмотри на доску и перерисуй вновь, – спокойно произнесла дера Ландзора, нависшая над подругой.

Только сейчас я заметила в ее руках тонкий зеленый прутик, покрытый легким пушком. Мой заторможенный взгляд переместился за учительский стол, где красовалась высокая хрустальная ваза дивной красоты с десятком таких же прутиков. Мысли очень неохотно выстраивались в логические цепочки.

– Не отвлекаемся. Пишем, – властно потребовала наставница.

Все мои силы уходили на борьбу с невидимыми грузиками на ресницах и переписыванием харнского алфавита с его правилами. До меня так и не дошло, что произошло. Я просто вернулась к своей тетради, тщательно выводя очередную закорючку. Софи вроде бы тоже возвратилась к своим принадлежностям, но точно не скажу, не помню.

Через несколько минут или часов (время утратило границы), Ландзора сказала, что урок окончен. Мы натянули паранджу и вышли из ученической. Нас тяжелым прессом придавливала сонливость, поэтому что-то обсуждать с подругой не стали, разбредясь по своим спальням и тут же отключившись.

Вечером меня растолкала гадкая Ландзора, заявив, что необходимо поесть, дабы были силы для усвоения новых знаний. Несмотря на неприятную слабость, как после болезни, сопротивляться я не стала. Поела и даже заставила себя сходить в душ. Там я слегка взбодрилась, но отнюдь не от того, что вода была ледяной. Совсем наоборот. Вода оказалась даже слегка горячей. Не сразу до меня дошло, что, вероятно, она нагрелась за день. И душ лучше принимать вечером, а не утром, когда водопроводные трубы выстужались за ночь вместе со своим содержимым. Это-то меня и разозлило. Ведь дрянная Ландзора однозначно знала об этом и, как наша наставница, вполне могла предупредить. Нет, она с гаденькой ухмылкой смотрела, как мы трясемся с утра, не попадая зуб на зуб.

На следующий день я зашла за Софи, и мы вместе направились в ученическую.

– Ты не помнишь, что вчера произошло на уроке? – неуверенно спросила она меня.