«… Проживаю я в доме 4А по улице Северной. Я пенсионерка, не работаю. Мне известно, что в доме 2А нашли труп девушки. Я не знаю, что произошло, и кто проживал в том доме. В те дни всё было тихо».

Раздался стук. В кабинет вошли Юрасов, Симонов и сутулый худой мужчина с гематомой на глазу. Руки Юрасова и задержанного сковывали наручники.

Пошла работа. Пальцы на клавиатуре. Допросы. Споры. Кофе. Зевки. Пальцы на глазах. Шумный адвокат. Вдох. Выдох. Пальцы на висках.

В час ночи кабинет следователя опустел, а местный изолятор пополнился горе-полицейским. Ловитин скрепил испечённые документы и послал их в горнило сейфа. Надел пальто.

Ловитин выключил монитор, наклонился, протянул руку под стол к сетевому фильтру. Вновь глаза остановились на том же месте, на стопке бумаги. Ловитин взял фототаблицу. Он посмотрел внимательнее, не понимая привлекательность снимка. На фотографии улочка, та, на которую пристально смотрели труповозщики и на которой полицейский видел подозрительного мужчину. В кадр попали уличные фонари и дома, всё покрыто белой, снежной дымкой. Вдруг следователь остолбенел. Кровь прильнула к голове. На заднем плане фотографии у фонаря застыл человеческий силуэт. За ними кто-то наблюдал. Человек затенён, невозможно составить даже примерные представления о его телосложении. Кто ты?

Ловитин не меньше пяти минут провёл в оцепенении. Опомнившись, он кинул фототаблицу в сейф и направился домой. Долго Ловитин думал о чёрном человеке. Образ незнакомца не покидал его всю дорогу, и в ду́ше, и в туалете, и когда он чистил зубы, и за одиноким ужином.

Мысли о работе рассеялись в комнате. На двуспальной кровати, застеленной белой хлопковой простынёю с пуховым одеялом, спала Ева. Под рукой лежали нитки и пяльцы. Ловитин убрал набор для шитья и лёг рядом. Улыбнулся, вспомнив, как в детстве его кулак угодил в лицо девочке, которая, став взрослой красивой девушкой, приняла предложение и стала его ингредиентом от пустоты. Испытав чувство вины, он поцеловал её в плечо и позволил векам опуститься.

За столом, в кожаном коричневом кресле лежал Борис Коляда. Он посасывал карамельку и громко чмокал. Круглая, большая голова едва выглядывала из-за стола. Если представить уродливого мужчину, не с паталогическим уродством, обычного мужчину, черты лица которого огрубели настолько, что нос превратился в бесформенный выступ, губы утратили свежесть и сравнялись цветом с кожей, которая покрылась коркой и морщины на ней выглядели как трещины в каменной стене, ‒ то получится Борис Коляда. Руки Бориса, покрытые чёрными толстыми волосами, переплетались на животе пальцами. Оделся он по киношному: туфли из искусственной крокодиловой кожи, красная рубашка в крупную клетку и с закатанными рукавами, неуместные подтяжки.

Кабинет по размерам больше подходил для туалетной комнаты, чем для рабочего места начальника. Мебель и другие предметы прижало друг к другу стенами. В помещение втиснулись: шкаф с обвисшими створками, письменный стол, кресло, компьютер с громоздким, старым монитором, стопка кодексов прошлого столетия, флаг СССР на шпиле, бюст Дзержинского, книжная полка, заставленная пустыми бутылками, две гантели в углу и бейсбольная бита. Коляда раз в три дня пил водку, реже упражнялся с гантелями, но в бейсбол не играл.

У стены напротив Бориса сидели оперуполномоченные уголовного розыска: Юрасов, Симонов, Топало и Дятлов. Каждый из них предварительно принёс по стулу. Юрасову не нашлось места в кабинете, и он расположился в дверном проёме. Оперативники сидели вплотную, словно птицы на ветке в холодный день. В руках лежали блокноты.