Я согласно покачал головой и мы снова стали разглядывать церковное оформление. Мы разглядывали картины, утварь, задирали головы на стены и на потолок. Многое в картинах было мне непонятно.

«Человек создал Бога, чтобы Бог создал человека», – сказал дядя Серёжа. «Чего?» – переспросил я. «Да это я так, для себя. Всё рассуждаю. Не можем мы оторваться от этой культуры, потому что нет у нас другой, своей». Он резко повернулся ко мне и сказал: «Так вот, Васька, ты – жертва старой культуры. Тени старой культуры угнетают души верующих, и они свою тяжесть перенесли на тебя: ты – дьявол. Так они решили».

Я смотрел на дядю Серёжу, пытаясь понять, что он говорит, но не понимал.

Привезли гроб с бабушкой. Мужики молча внесли его на полотенцах и поставили на какие-то нары, сооружённые рядом с какой-то дополнительной стеной, увешанной иконами. Ввалилось много народу – Кокошинские, Мякошинские. Старушки, входя в церковь, молились – кто на ходу, кто останавливаясь. К гробу вышел поп, отдал какие-то указания мужикам и отошёл к столу, стоявшему в конце дополнительной стены. На столе блестела золотом какая-то причудливая посуда. Поп занялся приготовлениями к отпеванию. К нему подошла Лубянская старушка и, косясь на меня, стала о чём-то его предупреждать. Ба! Да это Алёшкина бабка, которая подглядывала в окно, когда я делал упражнения в дядиной Серёжиной избе после лесной истории. Я расслышал слова «дьявол» и «осквернение». Меня покоробило: бабка явно «доносила» про меня. Поп согласно покачал головой. Ну, думаю, сейчас меня попросят из церкви. Но поп этого делать не стал. Возле гроба выстроились четыре женщины, одетые в чёрные платья, и старичок, прибранный и причёсанный. Они по какому-то уговору, дружно запели. Запели красиво, стройно, негромко, неторопливо. Поп ходил вокруг гроба, раскачивая какую-то дымящуюся люльку, и тоже пел. В церкви разом прекратилось движение людей и разговоры. Я заслушался. Слов я не понимал, но неторопливая мелодия и сочетание голосов захватили моё внимание. «И это прекрасное пение для моей бабушки? – подумал я. – Как жаль, что она уже этого не слышит». Мне стало грустно. Когда пение закончилось, поп поднялся на какие-то ступеньки перед множеством икон и попросил внимания.

«Уважаемые граждане прихожане, я прошу меня внимательно выслушать. Все мы – люди, сёстры и братья. И должны мы друг к другу относиться доброжелательно, с уважением, всегда должны быть готовы помочь другому в беде и в горе. Но вот среди нас человек несколько раз подряд попал в беду и умно сам справился со своей бедой… без вашей помощи. За это вы его объявили дьяволом. Это Василий Сыроедов из Кокошино. Он – брат ваш. Не гоните его от себя. Я лично имел удовольствие разобраться в его злоключениях».

Поп, конечно, ещё что-то говорил. Я сразу перед собой увидел других людей. В их лицах было сострадание ко мне, и недоверие, и удивление, и изучение – всё, но не прежний страх. Что это? Сила внушения или авторитет попа? Я вопросительно глянул в глаза дяди Серёжи. «Так, Васька, и должно быть», – шепнул он мне.

А когда поп, помахав дымной люлькой, прошёлся вокруг гроба и сыпнул на грудь бабушки горсть сухого песку, меня как током прошило и слёзы навернулись на глаза. Я разревелся на всю церковь, вмиг представив себе, что бабушку засыплют землёй и её больше никогда не будет. Многие плакали, сочувственно глядя на меня.

Из церкви я вышел уже человеком, а не дьяволом. Хотя слово «дьявол», конечно, ко мне так и приросло,

только не в той прежней форме, а в другой, безобидной. От меня уже никто не шарахается, напротив, со мной все здороваются, меня приветствуют. Дружки снова ко мне вернулись. Они часто просят меня, чтоб я рассказал им ту или иную историю. Я им рассказываю и они с удовольствием слушают. Но никто из них не хочет, чтоб с ним случилось что-нибудь подобное.