Дядя Серёжа передал мне тлеющий платок, предупреждая: «Я платок жгутиком свернул. Не давай ему раскручиваться, маши кругами». Он взялся за вёсла и мы поплыли, стараясь отдалиться от неприятного запаха горелой тряпки. Но запах всё время меня догонял. Я вытянул руку как можно дальше, но рука так быстрее уставала. Пришлось почаще перекидывать платок из одной руки в другую. Платок раскручивался и я старался скрутить его обратно, пока огонь не начинал подступать к самым пальцам. Тогда платок приходилось перехватывать, для чего приходилось подносить его к себе и запах снова начинал неприятно раздирать мои ноздри. Зато мы ехали хоть и со слабым, но относительно постоянным огоньком. Но платок был невелик и хватило его не на долго.

«А у тебя есть платок?» – спросил дядя Серёжа. «У меня его и не бывало никогда», – ответил я. «Эх ты, жених! Тебя, сопливого-то, и девки любить не будут», – пошутил он. «А на что они мне?» – «Как на что? Время придёт – узнаешь на что».

Немного помолчав дядя Серёжа достал нож, отрезал от своей рубашки большой лоскут и попытался поджечь его. Лоскут от огня сворачивался, но не загорался. Рубашка была не хлопчатобумажная, а из какой-то дряни. Тогда дядя Серёжа отрезал лоскут от подклада куртки. Но он тоже не загорался. Я снял с себя рубашку и подал ему. «Ты что, Васька? Озябнешь без рубахи-то», – обеспокоился он. «На мне же фуфайка ватная».

Дядя Серёжа не сразу, но решил попробовать, загорится ли она. Рубашка моя не уступила платку – загорелась. И дальше мы жгли рубашку. Рвали на лоскуты, свивали в жгуты и потихоньку использовали. Её хватило на долго. С её помощью мы проплыли довольно много по третьей пещере. Она была уже и уходила куда-то влево, хотя изредка поворачивала и направо. Свод её был намного ниже и ровней, хотя больших выступов на нём мы не заметили. Иногда свод опускался так низко, что мы почти задевали его головами. Но вот и рубашка кончилась, надо было пожертвовать ещё чем-то.

«Нет, дядя Серёжа, – говорю, – это не наша пещера. Здесь я себя чувствую как-то не так. И свод ниже, и узкая она какая-то». – «Так мы же в потёмках плыли, не видели, не знаем, она это или не она». – «Телом вот, дядя Серёжа, я чувствую, неуютно здесь. По-моему колодец где-то там, за обвалом». – «Эх, Васька! Чёрт его знает! И я так думаю, но боюсь я обвала. Та пещера, мне тоже кажется, вроде как роднее». – «Ну так айда обратно». – «А светить чем?» – «А давай верёвку жечь». – «Нет, Васька. Она сырая…, да и нужна она нам будет. А где у нас рюкзак? Ну-ка давай его попробуем».

Я пошарил по дну лодки, нащупал рюкзак и подал дяде Серёже. Он попробовал поджечь уголок – горит! Дядя Серёжа быстро распластал его на ленты и мы стали возвращаться. Немного проплыв дядя Серёжа вдруг остановился, а потом стал грести обратно.

«Что случилось?» – спросил я. «Сейчас, Васька. Ну-ка, свети пуще». Я стал махать тлеющей лентой быстрей. Вижу – дядя Серёжа смотрит на свод. «Что это за мохры висят над головой?» – спросил он. Действительно, с потолка свисали каким-то круглым пятном, шириной метра в два с половиной, мохры какие-то. Дядя Серёжа подплыл, дотянулся, сорвал одну нить, помял пальцами, понюхал. «Васька! Корни!» – «Какие корни?» – «Корни какого-то дерева». – «Ну и что?» – «Как ну и что? Поверхность близко».

Тут до меня дошло, что над нами стоит какое-то дерево и толщина земли сверху небольшая. Дядя Серёжа бросил якорь и велел мне перейти на его место, а сам занял моё. Он выбрал положение лодки, при котором по его мнению было удобно и безопасно копать дыру, через которую нам можно будет пролезть наверх, и стал шарить по дну лодки. «Ты чего, дядя Серёжа, – спрашиваю, – ищешь?» – «Молоток». Я тоже стал шарить. Нашёл и подал ему. Взяв молоток он сел и задумался. Мне, конечно, не терпелось. Я немного подождал и спросил: «Ещё что-нибудь надо, дядя Серёжа?» – «Нет, Васька. Айда-ка отъедем, покурим. Подумать надо. Как бы обвал не сотворить».