И очень невкусными души!
Быстро к вони и тьме приспособилось племя людское.
И рогатому богу поют величальные песни…
Тела Светлого Всадника мы не нашли после боя.
Где-то горстка несдавшихся верит —
Спаситель воскреснет.
Проснуться
Она скользит над сверкающим океаном,
Ей так волшебно, смешно и немножко странно.
Морские звёзды лучами качают плавно,
Киты смеются, пуская свои фонтаны.
Она бежит и хохочет – легка дорога.
Взлетает ввысь над планетами и мирами.
Любима всеми, крылата и легконога.
Но скоро утро,
пора возвращаться к маме…
Проснувшись рано (ей вовсе не надо в школу,
но как сирена орёт полоумный кочет)
всё терпит стойко – таблетки, массаж, уколы,
сквозь боль и слёзы. До благословенной ночи.
Больное тело навечно срослось с матрацем.
Мух налетело – как будто бы кто науськал.
Она б хотела уснуть и не просыпаться,
Но маму жалко.
И рыжую кошку Люську.
На хуторке
На хуторке (дворов десятка два)
жгли ведьмочку. Спокойно, деловито.
Вершили казнь отец Устин со свитой
да Прохор Титыч – местный голова.
Девчушка лет примерно десяти
с копной кудряшек огненного цвета.
Глазищи – травостой в начале лета,
а смотрит так, что господи прости.
Всей одежонки – лапти да рядно.
Намедни вышла к хутору из леса.
Решили сразу – меченая бесом.
Вон, на щеке родимое пятно.
Устав кричать, обмякла у столба.
(Всех сердобольных убедили быстро)
Дрова взялись. Солома мечет искры.
«Что, сатана, бессильна ворожба?»
От малой искры (ведьмина рука!)
вмиг полыхнули баньки да сараи.
Гудел огонь, довольно пожирая
избушки да подворья хуторка…
Осела наземь серая зола.
Над пепелищем ночь вздыхала тяжко.
На небо рыжекудрая бродяжка
по лунному лучу печально шла.
Февральское эховое
Узнаю тебя, жизнь. Принимаю…
Скорей бы весна.
А. А. Блоку, небось, отопление не выключали —
и тепло, и светло, и Прекрасная Дама – жена
тихо рядом шуршит, предлагая то кофе, то чаю.
У меня – только снег пастернаковской болью метёт.
Всё, конечно, бело. И с чернилами тоже проблемы.
На poezia.net оценили мой стих в «низачот».
Затупилось стило, и пишу на банальные темы.
С личной жизнью беда. Только это не странно ничуть.
Ну какой же мужик (адекватный) потерпит такое:
не «фантастиш» и «даааа»,
не в прозрачном бюстгальтере грудь,
не лагман и шашлык, а стихи. Даже камень завоет.
…Я уеду в Ацтлан, там лиловое солнце горит.
Буду жить не тужить, в томной неге деньки коротая.
А тебе передам с проводницей смешного бубри.
Он не очень умён. Но потешно ворчит и чихает.
А, когда подрастёт, он не станет чудовищем, нет.
Будет ласков и мил, в холода лучше печки согреет…
Вроде, дали тепло.
Завернусь-ка в потрёпанный плед —
буду думать стихи, прижимаясь плечом к батарее.
Кошкин мир
Дома-улитки в небо выставили рожки
Дождь убежал, дворы умыв, и вечер тих.
Бескрайний мир принадлежит, конечно, кошкам.
И всё, что в мире – исключительно для них.
Когда Сехмет золотоглазая зевает,
по небу солнечный клубок катать устав —
приходит Бастет – королева звёздной стаи,
держа вселенную на кончике хвоста.
И оглашается простор кошачьим пеньем.
По спящим улицам крадётся благодать.
Весь этот мир для кошек создан, вне сомнений.
И люди тоже (чтоб за ушками чесать)
Знахарь
Слышал – любые болезни врачуешь.
Вылечи, травник, от вечного страха.
Вылечи, золотом чистым плачу я.
Дай мне лекарство от памяти, знахарь!
Мне бы уснуть ненадолго. Забыться.
Чудится – бесы и слева, и справа.
«Братоубийца и детоубийца,
скоро, – шипят, – будешь нашей забавой»
Мнится геенна и чёртовы рожи.
Псины зловонные веки мне лижут.
Денно и нощно всё тело корёжит.
Каяться? Не в чем! Лечи, чернокнижник!
Я убивал для богатства и славы.
Злей росомахи, безжалостней кобры.
Прозван народом Ваалом Кровавым.