Из воспоминаний отца: „В нашей семье было пять детей: из них две девочки – Сирануш и Айастан, трое мальчиков – я, Амаяк (отец, попав в Россию изменил своё имя на Павел), Цолак и Сурен. Все мы родились в селе Шихмамуд. Среди детей я был третьим по счету – родился 5.12. 1909г. По возрасту сестры были старше, а братья младше меня. Своим озорным поведением я много тревог и забот доставлял своим родителям. За проделки от отца получал словесные замечания, а от матери чаще физические меры внушения. Практические результаты этих различных методов воспитания были ничтожны. В селе Шихмамуде я с 7 до 9 лет учился в трехклассной церковно-приходской школе, где преподавание велось на армянском языке священником Тер-Татевосом. На уроках по невнимательности и недисциплинированности был вне конкуренции. В особых случаях Тер-Татевосов весьма чувствительно потчевал меня по голове линейкой или другим плотным предметом. При отсутствии элементарного прилежания арифметика, чтение и «письменность» еле давались мне. Еще хуже усваивал Закон Божий, домашние задания не выполнял. Дома никто не следил за ходом моих занятий. Однажды в конце первого года учебы, желая повторить пройденный материал, я просматривал свою тетрадь и к моему удивлению в ней ничего не смог понять. Для меня оказалось неожиданным и отсутствие какой-либо последовательности в тетрадных записях. В них не было ни начала, ни конца. Обнаружилось, что каждый раз открывая тетрадь, писал на первом попавшемся чистом листе, в одном случае сверху вниз, в другом – снизу вверх. Убедившись в безнадежности разобраться в чём либо, я оставил тетради и призадумался. Мать, наблюдая за мною, заметила моё необычное состояние, взяла тетради, перелистала страницы и взволновано сказала, что я превзошёл всех мудрецов и вряд ли кто из них окажется в состоянии истолковать что в них написано. В результате, при всём уважении к отцу, я был оставлен на второй год в первом классе.“ „Но следующий год был не удачней предыдущего; успеваемость продолжала оставаться весьма и весьма низкой. После двухлетнего пребывания в первом классе с натяжкой был переведен во второй. Теперь я помню, что мои знания тогда заслуживали следующих оценок: арифметика – 2, чтение и письмо – 1, Закон Божий – полная неспособность. Однажды в конце учебного года отец мой при мне спросил учителя относительно моей успеваемости. Тер-Татевосов ответил: «Три пишем – два в уме!» Однако, добросердечный Левон купил своему девятилетнему сыну, поддавшись на его просьбы, прелестного жеребца. Мой отец рассказывал, какая для него это была радость: он всячески ласкал и ухаживал за ним и целыми днями скакал на нём по улицам и окрестностям. И, глядя на это, Левон Тер-Абрамянц только вздыхал: «Пастухом будет!». И в голову ему прийти не могло, что безалаберный мальчик станет когда-то блестящим хирургом. «светилом медицины», учёным… Жизнь и смерть непредсказуемы. А любовь к лошадям сохранилась в нём навсегда. «В Шихмамуде родители снимали жилье, покупали муку, из которой пекли хлеб – покупали лаваш, мясо, овощи, фрукты и т. д. Из домашних животных имели одну корову и две овцы. Насколько я теперь могу судить, при соблюдении строгой экономии жили в среднем достатке. В нашей семье между родителями я не помню громких конфликтов, тем более, непозволительной брани».

Крушение Российской империи было для деда крушением жизни. В 1918 году семья вынуждена была бежать из насиженных мест, спасаясь от физического истребления турками и соседями азербайджанцами. Мир стал другим. В войну и голод грамотность и культура становятся никому не нужными, в это время торжествуют звериные инстинкты выживания. В один момент уважаемый немолодой человек, отец семейства стал нищим беженцем, утеряв свой внутренний мир, впал в депрессию и превратился в беспомощного ребёнка, а все практические усилия по выживанию взяла на себя хрупкая женщина София, его жена. Они прошли пешком через многие армянские деревни, но далеко не всегда их встречали с сочувствием: в то время возникло дикое суеверие, рождённое животным страхом, что помогая беженцу, ты навлекаешь беду на свой дом. Два последующих года нищеты и беженства стали мучительным путём деда Левона к могиле: схоронив трёх детей и жену, он умер от тифа в Эриванском госпитале, и тело его было сброшено в общую могилу и залито хлоркой.