Тот месяц обострил мои инстинкты, но чуть было окончательно не угробил сознание и тело. Нужно было срочно что-то менять: мне пришлось снова спуститься в большой мир, вернуться в университет, пойти работать.

Но для начала – возобновить свои свидания с психиатром и неминуемые постои в клинике.

Моя новая жизнь началась с железной дороги, и, походя, возвращалась к ней снова и снова.

…я родился в семье железнодорожного рабочего…

…в последней четверти шестого класса у железнодорожной насыпи Балбес раскроил мне череп бейсбольной битой со стальной вставкой…

…однажды я забрался в вагон товарного состава и приехал в свой же собственный город…

…мы встретились у железнодорожного переезда…

Я вышел к станции в полдень.

Выбил банку содовой из автомата у кассы.

Спустился к переезду.

Начинало припекать, облака, напуганные полуденным зноем, прятались в городах и странах, более близких к полярному кругу, в сотнях километров к северу отсюда.

И ни души вокруг.

Я торчал у шлагбаума и вслушивался в привычное стрекотание рельсов – приближался экспресс. Крохотные хибарки за моей спиной беспорядочно пятились к океану, коты и кошки дурными голосами орали друг на друга; жизнь была похожа на краба на морском дне, десятикратно приближенного толщей воды: сплошные клешни и панцирь, ни проблеска интеллекта в глазенках, налепленных на стебельки.

Я уже не помню, кто из нас заговорил первым. Взаимная ли тому оказалась виной потребность в звучании человеческого голоса среди всей этой материи, плавящейся под солнцем, или же – банальная похоть. Не знаю.

Ты спросила, есть ли у меня комната, я ответил что есть, и ты сказала, что я подхожу тебе. На этот вечер. А мне было абсолютно неинтересно твое имя.

Я не собирался тебя называть. Никак.

Мы просто пошли ко мне, и после встречались трижды в неделю. В одно и тоже время, в одном и том же месте. Наш маршрут и все наши действия были неизменными – как у призраков в старинной истории с привидениями, а наш зверь о двух спинах был воистину прекрасен. Не думаю, что когда-нибудь мне удастся повторить что-то подобное. Орально ли, анально, вагинально, какая к черту разница – у собак нет ада. И я готов поклясться, что дедушка Фрейд улыбался, глядя на наши невинные шалости со своего надувного силиконового облачка. Так оно и было, так оно и должно было быть – и ничего иного тут не прибавить и не убавить.

Ом.

Мы встречались, чтобы трахаться. После, ты вставала, неспешно и деловито одевалась и закрывала входную дверь с обратной стороны. Я ни разу не проводил тебя; я не знал, где ты живешь; не знал, что любишь, а что – ненавидишь; не знал, есть ли у тебя семья; не знал, больна ли ты СПИДом, принимаешь ли наркотики, предпочитаешь ли водку джину с тоником.

Мне больше не нужно было пить, задолженность за аренду стремительно росла, дни превращались в неделю, а недели – в месяц. А мы продолжали трахаться, и одеяла с простынею, вечно влажные под занавес совокуплений, пропитались запахами наших выделений и тел.

Не уверен, что за все это время мы обменялись хотя бы одним единственным взглядом – глаза в глаза – или хоть словом обмолвились о нашем странном союзе. Все сложилось само по себе, само же по себе оно и продолжалось. Наши слова в первый день встречи были единственным разговором, если их можно было так назвать. Обмен информацией, взаимные сигналы самца и самки. Максимально приближенные к реалиям природы и – никакой романтики, даже намека на… все остальное – на уровне прикосновений, проникновений, дыхания, царапин и ссадин, липкого следа поцелуя, скользящего от груди – вниз.