— Ошибаешься. — Чтобы скрыть хрипоту, говорю тихо. — Я стала мастером лжи. Настоящим асом! Но сейчас говорю тебе правду.

— Тогда, может, ответишь честно... У меня всего два вопроса.

Голубые глаза сужаются в хищный прищур.

— Два... — Я в замешательстве.

Мозг тут же начинает генерировать возможные варианты: «Любишь ли ты Нику?», «Почему предала меня?», «Благодаря кому с меня так быстро сняли обвинения?». И еще с десяток других.

За много месяцев порознь я уже столько раз представляла этот разговор, так часто фантазировала, как Клим спрашивает о прошлом, что сейчас теряюсь в догадках. Не знаю, с чего именно он решит начать и что для него главное.

— Да. Всего два. Я выяснил, что Ева солгала мне. Исаев бесплоден. Он уже много лет в курсе, что не сможет стать отцом. Не представляю, на что рассчитывала его жена, изображая верную будущую мать. Только полная дура могла надеяться, что сможет обмануть такого человека, как Исаев. Но сейчас меня волнует не он и не их семья.

— Тогда... — Во рту пересыхает. Чтобы случайно не выдать себя какой-нибудь мелочью, вроде облизывания губ, приходится контролировать каждый жест. — Спрашивай.

— Почему Ева пришла именно к тебе? — Клим нависает надо мной. — Зачем ты забрала Нику?

Он не улыбается, не шутит, вопросы звучат четко. А мне так хочется рассмеяться, что в груди становится больно.

Этот стратег... этот хваткий делец, способный перевернуть землю и договориться с самыми высокими чинами, не понял главного. Того, что лежало на поверхности еще тогда. Одно простое чувство — любовь. Любовь матери к ребенку и любовь женщины к каждой частице своего мужчины... даже к его малышу от другой.

— Она хотела Нике лучшей судьбы.

Нет смысла повторять слова Евы. Ее «вы полюбите мою малышку... всем сердцем, как и ее отца» сейчас может прозвучать как издевка. Клим ни за что не поверит. А видеть, как он смеется в лицо... С меня вполне достаточно клейма трусливой предательницы.

— Допустим. А ты? Тебе это зачем?

Ладони Клима сжимаются в кулаки. Он словно сдерживается, борется с чем-то внутри себя. Такой большой, уверенный, сильный. И одновременно слабый.

— Считай, что я просто хотела ребенка.

Отворачиваюсь. Никакой силы воли не хватает, чтобы выдержать эту пытку.

— Своего с мужем не нажила, так сгодился и мой?

Вопрос — как плевок. Он обжигает ядовитой горечью, пробивает насквозь. Заставляет замахнуться и со всей силы ударить Хаванского по лицу.

— Даже говорить так не смей! — рычу я раненым зверем.

От гнева ничего не страшно. Ни что ударит в ответ, ни что попробует отомстить. Ярость глушит любые здравые мысли.

— А что мне думать?

Клим проводит ладонью по щеке. Медленно, будто стирая боль. С виду спокойный, но с кострищем в глазах.

— Что хочешь!

Замахиваюсь второй раз, однако Хаванский оказывается быстрее. Он ловким движением припечатывает мою руку к стене, а затем с глухим рыком врезается своими губами в рот.